Основательно продрогнув на морозе, я выбрал из нескольких выстроившихся в ряд прорабских будок одну. И не ошибся. Не поднимая головы от бумаг, Хамчук спросил:
— Чего надо?
Но, увидев меня, как и всегда, прежде чем протянуть руку, долго и хорошо улыбнулся.
— Где люди? — С ходу в шутку я обрушился на него. — Как будто стройка остановилась...
— Все идет к концу... — смущенно ответил он. — Одни уехали на Бурею, другие рассосались по лабиринтам плотины, а кто-то вовсе уехал... Помнишь Лапина, машинный зал готовил перед пуском? Уехал на Богучаны.
Я знал этого тихого и основательного в делах парня. Много с ним походил здесь... Мне почему-то вдруг стало грустно за него. Грустно потому, что именно он не подождал завершения плотины. Ведь немало отдал сил этой стройке, думал я.
— А Ломакин где?
— Здесь. И Ипатов на месте. Его люди теперь тянут ЛЭП на Зейск...
— А ты когда на Бурею?
Вопрос мой, видимо, оказался неожиданным.
— На Бурею... Если туда, то не скоро. Некуда там пока класть бетон, — говорил он так, словно прикидывал все «за» и «против» отъезда на талаканский створ. — Ведь мое дело, оно так... Дали бетон, есть куда — кладу. А у них даже не готов техпроект на строительство. Да и здесь для меня дела еще хватит.
Я слушал Геннадия, его рассуждения о бетоне и вспоминал ситуацию, в какой я познакомился с ним. Помню, привезли бетон, вывалили в бадью, и кран перенес ее на блок. Смотрю — рядом со мной стоит человек в спецовке и тоже наблюдает. А над квадратом блока, с вибратором в руке — паренек, пытается уплотнять бетон и сам тонет. Начинает вроде вытаскивать вибратор, продолжает дальше тонуть. Никак не может правильно вести себя, казалось, не он таскает вибратор, а вибратор его. В один миг он даже сапог оставил, в жиже раствора. Смотрю на других ребят, у них все в порядке: постоянно пританцовывают вокруг вибратора, а паренек раз отступил, где тонул, и снова ступает на старое место... Вижу, человек, стоящий рядом со мной, наблюдает эту сцену и улыбается.
— Чего не поможете, — спрашиваю, — не подскажете?
— Ничего, научится, — говорит он мне в ответ, а сам не отрывает взгляда от парня. — Аккурат, как я начинал на Красноярской...
Так мы и познакомились с Хамчуком.
Сколько знаю его, всегда был начальником участка на основных сооружениях. И если я хотел встретиться с ним, приходил прямо на эстакаду и сразу находил. Как сейчас.
— А если не на Бурею, то куда? — спрашиваю его.
— Предлагали на Украину, на Чернобыль, там строится атомная электростанция. Не согласился. Я сибиряк, не смогу. Тесно мне будет в тамошней природе...
В этот день на плотине встретился еще с одним знакомым, Георгием Аркадьевичем Ипатовым. Пожалуй, он был первым человеком на стройке, с которым я познакомился сразу и кто с терпеливостью школьного учителя наглядно разъяснял мне азы гидротехники. Показывая на разрытые берега и котлованы, говорил, что к чему: почему сначала перекрыли правую половину реки, а затем левую, как пропускается вода и лед через гребенку строящейся плотины; водил по бетонным галереям, по немыслимым трапам к самой нижней отметке, к ложу реки... Объяснял, что собой представляет столь загадочный «зуб плотины», и многое такое, от чего кружилась голова, во рту появлялась сухость. Теперь же, как только я зашел в его кабинет, после короткого приветствия сразу же он повел меня в машинный зал, над входом которого сияла дощечка: «Зейская ГЭС имени 60-летия комсомола». Нетрудно было сообразить, что сюда пришли эксплуатационники со своей дирекцией и своими порядками, в чем я тут же убедился, как только оказался на контрольно-пропускном пункте.
Пять красных куполов в еще не отделанном зале в одном ряду. Мерно сопели агрегаты, крутились валы генераторов. Место шестого и последнего агрегата пустовало, и единственное замечание Георгия Аркадьевича касалось его:
— У нас все под шестой агрегат готово. Только завезти и поставить... В Ленинграде стараются с экспортными поставками, а мы ждем своей очереди с агрегатом...
Вскоре, выйдя на морозный воздух, Ипатов показал мне на опоры, уходящие от открытого распределительного участка в глубь хребтов.
— Прости, — сказал он, — тороплюсь, надо съездить к ребятам на девяносто пятый километр трассы... Тянем ЛЭП на Зейск.
Двери распахнулись, и шумно вошли три человека. Они столпились было у входа, но Конько, выключив селектор, попросил их рассаживаться. В дверях показалась и женщина; увидев, что у главного инженера много народу, она повернулась к выходу.
— Анна Ивановна, куда вы? Все ждут вас.
Казалось, женщина была удивлена этим сообщением. Она устроилась в стороне и, усевшись, скинула шубу на спинку стула.
Владимир Васильевич оглядел всех присутствующих:
— Ночью из Благовещенска мне звонил Щупляков. Он и постройком прибыли туда на городскую профсоюзную конференцию. Так вот, позвонил и сказал, что не успел устроиться в гостинице, как ему сообщили: ночью на Талакане сгорела столовая. Вагончики вспыхнули изнутри от проводов... Я велел им немедленно вернуться на Бурею и позвонить мне. — Владимир Васильевич посмотрел на часы. — Анна Ивановна, подумайте, что мы можем оборудовать под столовую... Кстати, где вагончики, которые мы взяли у начальника Северной сети?
— Один на хоздворе, — сказал кто-то из мужчин, — а вот где второй?..
— Значит, оба надо немедленно оборудовать и вывезти в Тыгду. — Конько потянулся к телефону. — Я позвоню, попрошу железнодорожников сделать зеленую улицу. Алло... Девушка, соедините меня с Щупляковым... Он должен быть уже там, — говорил Конько.
Люди, почувствовав, что Конько уже переключился на другую плоскость, на других людей, поторопились покинуть кабинет главного инженера.
Кто такой Щупляков, я не знал.
На талаканском створе я был в тот год, когда на Зейской гидроэлектростанции два агрегата уже давали ток, готовился к пуску следующий. Как раз в это время и объявили о строительстве ГЭС на соседней реке, на Бурее. Из Зеи на Талакан через Амур пошли баржи и суда с техникой, с оборудованием. Приехал на Бурею и первый десяток строителей «Зеягэсстроя». Они начали расчищать ниже створа площадку под временный поселок. А чуть выше, у самого прижима, в глухомани, уже который год жили и работали изыскатели. Определив и выбрав створ будущей плотины, они начали пробивать нити дорог, подходы к промплощадкам... Одним словом, прежде чем «лезть в воду», и строители и изыскатели создавали «фундамент» для тех; кто будет возводить плотину. И теперь, сидя в кабинете Конько, я пытался представить пятачок над рекой, окруженный могучим лесом, дома временного поселка... И напрасно хотел я разобраться во всем до конца. Напрасно, потому что самое простое дело могло показаться непостижимым, а сложное, скрывающее за собой невероятную инженерную мысль, — пустячком... Все разговоры о последнем, шестом агрегате, грузах на Бурею, температурах наружного воздуха, запретах и режимах, телеграммах, сроках и, наконец, заботы о сгоревшей столовой — все говорило о том, что центр тяжести строительства постепенно отсюда, с Зеи, перемещался на Талакан, на Бурею...
— А кто такой Щупляков? — спросил я у Конько.
— Владимир Владимирович Щупляков, заместитель начальника строительства по Бурейской ГЭС, — ответил Конько, откинулся устало на спинку кресла, улыбнулся и, как бы отвлекаясь от забот, спросил:
— Хамчука видел?
— Видел.
— Хорошо, что видел. — Владимир Васильевич покрутился с креслом из стороны в сторону, встал и заходил по кабинету. — А Ломакина?.. — спросил он рассеянно. — Когда пустили мы первый агрегат, помнишь?
— В ноябре семьдесят пятого.
— А сколько с тех пор энергии дали, тоже знаешь?
Этого я не знал.
— На сегодняшний день восемь миллиардов киловатт-часов. Восемь миллиардов. Понимаешь?..
Я напомнил Владимиру Васильевичу, как, когда приехал на Зею в первый раз, он попросил меня пойти в соседнюю деревню, отыскать там остатки маленькой деревянной гидроэлектростанции. Ее построили на речушке Гулик в пятьдесят втором. Поехали мы туда с гидромонтажником Виктором Ломакиным. Долго плутали и все же нашли. У самой сопки. Деревянное сооружение было засыпано камнями и завалено бревнами. Но Виктор быстро соображал, что к чему, находил на траве, в тальниках детали и узлы. И, ловко двигаясь по невысокому ряжевому срубу, глазами прощупывал дно речки, где виднелась плита, выложенная из бревен. Ломакин то разглядывал и трогал вороток с коваными, как у колодца, заржавевшими кольцами, то какую-нибудь трубу или бревно, и все восторгался: «Ай да плотники! Ряж рубили рядом, лошади были...»