Николай Заболоцкий. Столбцы
1
Красная Бавария
В глуши бутылочного рая,где пальмы высохли давно,—под электричеством играя,в бокале плавало окно;оно на лопастях блестело,потом садилось, тяжелело;над ним пивной дымок вился…Но это описать нельзя.
И в том бутылочном раюсирены дрогли на краюкривой эстрады. На порукиим были отданы глаза.Они простерли к небесамэмалированные рукии ели бутерброд от скуки.
Вертятся двери на цепочках,спадает с лестницы народ,трещит картонною сорочкой,с бутылкой водит хоровод;сирена бледная за стойкойгостей попотчует настойкой,скосит глаза, уйдет, придет,потом, с гитарой наотлет,она поет, поет о милом:как милого она кормила,как ласков к телу и жесток —впивался шелковый шнурок,как по стаканам висла виски,как, из разбитого вискаизмученную грудь обрызгав,он вдруг упал. Была тоска,и все, о чем она ни пела,—в бокале отливалось мелом.
Мужчины тоже все кричали,они качались по столам,по потолкам они качалибедлам с цветами пополам;один — язык себе откусит,другой кричит: я — иисусик,молитесь мне — я на кресте,под мышкой гвозди и везде…К нему сирена подходила,и вот, колено оседлав,бокалов бешеный конклавзажегся как паникадило.
Глаза упали точно гири,бокал разбили — вышла ночь,и жирные автомобили,схватив под мышки Пикадилли,легко откатывали прочь.Росли томаты из прохлады,и вот опущенные вниз —краснобаварские закатыв пивные днища улеглись,а за окном — в глуши временблистал на мачте лампион.
Там Невский в блеске и тоске,в ночи переменивший кожу,гудками сонными воспет,над баром вывеску тревожил;и под свистками Германдады,через туман, толпу, бензин,над башней рвался шар крылатыйи имя «Зингер» возносил.
Авг. 1926
Белая ночь
Гляди: не бал, не маскарад,здесь ночи ходят невпопад,здесь, от вина неузнаваем,летает хохот попугаем;раздвинулись мосты и кручи,бегут любовники толпой,один — горяч, другой — измучен,а третий — книзу головой…Любовь стенает под листами,она меняется местами,то подойдет, то отойдет…А музы любят круглый год.
Качалась Невка у перил,вдруг барабан заговорил —ракеты, в полукруг сомкнувшись,вставали в очередь. Потомлетели огненные груши,вертя бенгальским животом.
Качались кольца на деревьях,спадали с факелов отрепьягустого дыма. А на Невкене то сирены, не то девки —но нет, сирены — шли наверх,все в синеватом серебре,холодноватые — но звалиприжаться к палевым губами неподвижным как медали.Но это был один обман.
Я шел подальше. Ночь леглавдоль по траве, как мел бела:торчком кусты над нею всталив ножнах из разноцветной стали,и куковали соловьи верхом на веточке.Казалось, они испытывали жалость,как неспособные к любви.
А там, надувшись, точно ангел,подкарауливший святых,на корточках привстал Елагин,ополоснулся и затих:он в этот раз накрыл двоих.
Вертя винтом, шел пароходикс музыкой томной по бортам,к нему навстречу лодки ходят,гребцы не смыслят ни-чертá;он их толкнет — они бежать,бегут-бегут, потом опятьидут — задорные — навстречу.Он им кричит: я искалечу!Они уверены, что нет…
И всюду сумасшедший бред,и белый воздух липнет к крышам,а ночь уже на ладан дышит,качается как на весах.Так недоносок или ангел,открыв молочные глаза,качается в спиртовой банкеи просится на небеса.
Июль 1926
Футбол
Ликует форвард на бегу,теперь ему какое дело? —как будто кости берегутего распахнутое тело.Как плащ, летит его душа,ключица стукается звонкоо перехват его плаща,танцует в ухе перепонка,танцует в горле виногради шар перелетает ряд.
Его хватают наугад,его отравою поят,но каблуков железный ядему страшнее во сто крат.Назад!Свалились в кучу беки,опухшие от сквозняка,и вот — через моря и реки,просторы, площади, снега —расправив пышные доспехии накренясь в меридиан,слетает шар.
Ликует форвард на пожар,свинтив железные колена,но уж из горла бьет фонтан,он падает, кричит: измена!А шар вертится между стен,дымится, пучится, хохочет,глазок сожмет — спокойной ночи!глазок откроет — добрый день!и форварда замучить хочет.
Четыре голла пали в ряд,над ними трубы не гремят,их сосчитал и тряпкой вытермеланхолический голкипери крикнул ночь. Приходит ночь.Бренча алмазною заслонкой,она вставляет черный ключв атмосферическую лунку —открылся госпиталь. Увы!Здесь форвард спитбез головы.
Над ним два медные копьяупрямый шар веревкой вяжут,с плиты загробная водастекает в ямки вырезныеи сохнет в горле виноград.Спи, форвард, задом наперед!Сии, бедный форвард!Над землеюзаря упала глубока,танцуют девочки с зареюу голубого ручейка;все так же вянут на покоев лиловом домике обои,стареет мама с каждым днем…Спи, бедный форвард!Мы живем.
Авг. 1926
2
Море
Вставали горы старины,война вставала. Вкруг войныскрипя, летели валуны,сиянием окружены.Чернело море в пароходи волны на его дорожке,как бы серебряные ложки,стучали. Как слепые кошки,мерцая около бортов,бесились весело. Из ртов,из черных ртов у них стекалпоток горячего стекла,стекал и падал, надувался,качался, брызгал, упадал,навстречу поднимался вали шторм кружился в буйном вальсе,и в пароход кричал: «Попался!Ага, попался!» Или: «Ну-с,вытаскивай из трюма груз!»
Из трусости или забавыпрожектор волны надавили, точно каменные бабы,они ослепли. Ветер былвсе осторожней, тише к флагу,и флаг трещал как бы бумаганадорванная. Шторм упали вышел месяц наконец,скользнул сияньем между палуб,и мокрый глянец лег погретьсяу труб. На волнах шел румянец,зеленоватый от руля,губами плотно шевеля…
Ноябрь 1926
Офорт
И грянул на весь оглушительный зал:— Покойник из царского дома бежал!
Покойник по улицам гордо идет,его постояльцы ведут под уздцы;он голосом трубным молитву поети руки ломает наверх.Он — в медных очках, перепончатых рамах,переполнен до горла подземной водой,над ним деревянные птицы со стукомсмыкают на створках крыла.А кругом — громовой, цилиндров бряцаньеи курчавое небо, а тут —городская коробка с расстегнутой дверьюи за стеклышком — розмарин.
Янв. 1927
![Электронная Библиотека [Русские Книги] 📚 Читать На КулЛиб](https://cdn.coollib.biz/s20/2/8/7/9/1/4/287914.jpg)