М. Николсон
Солженицын на мифотворческом фоне
И этот писатель, судьба которого, писательская и личная, была необыкновенно бурной, почти детективной, теперь у пристани…
Н. Д. Солженицына
"Отлитый в бронзе, положенный на музыку, танцуемый в балете, воспетый в стихах, герой шуток, романов и десятков научных работ, любимый объект американских диссертационных исследований, подвергнутый сортирным остротам в журнале "Хастлер", предмет многочисленных подражаний и пародий, цитируемый и интерпретируемый в бесконечных немыслимых сочетаниях, Солженицын произвел впечатление, которое по размаху, если не по силе воздействия, не удалось произвести ни одному современному писателю"[1]. Прошло уже более двадцати лет, с тех пор как мною были написаны эти слова в завершение обзора эксцентричных откликов на Солженицына, появившихся как на Западе, так и на Востоке. Безусловно, за прошедшие годы палитра вариантов значительно расширилась, включив неизбежно и восхищенные, и презрительные мнения.
1
Мифотворчество или мифопоэтика завладевает репутациями и образами всех людей, чье значение перерастает обычный масштаб. Что же касается Солженицына, то в его случае длительность и многогранность этого процесса были беспрецедентны. В России, откуда все перипетии двадцатилетнего пребывания Солженицына на чужбине виделись очень смутно или не были различимы вовсе, эта тема недавно приобрела актуальность с выходом в свет книги о Солженицыне, которая ставит своей целью развенчать героико-привлекательный образ, созданный, по словам автора, "коллективным воображением поклонников Солженицына" (здесь и далее книга В. Войновича "Портрет на фоне мифа" — М., Эксмо, 2002 — цитируется без сносок).
В моем эссе речь пойдет не об одном образе и не о достоинствах отдельно взятого портрета, а именно о мифотворчестве, о феномене восприятия Солженицына, особенно в эмиграции, и о разнообразии возникших в этом процессе мифов. Пытаясь отклониться от шумного, за тридцать лет изъезженного большака "Солженицын — за и против", я избрал в качестве путеводной нити малоизвестный жанр не без причуд. Его можно условно определить как "Солженицын-роман", под которым имеются в виду не романы писателя, но те, в которых он сам, хоть и в определенном смысле, оказывается героем…
"Неиссякаемый интерес к Солженицыну, несомненно, зиждется на его необычайном литературном достоинстве, но и на его отважной попытке изобразить неподкупное и сложное зеркальное отражение современного русского общества"[2].
"Он представляет собой живой образец для человеческого рода, ищущего в этот скорбный час окно, которое бы осветило дорогу в будущее"[3].
"Я больше в долгу перед Солженицыным, чем перед большинством из социологов, историков и философов, созерцавших в течение последних тридцати лет судьбу Запада"[4].
Уже в 60-е годы этот восторг разделяли многие как в России, так и вне ее. Исключение Солженицына из Союза писателей, присуждение ему Нобелевской премии в области литературы и "выдворение" его за пределы СССР лишь усилили восхищение. Эмоции выплескивались со страниц самиздата и заголовков западных газет, обретая существование в местах и жанрах вовсе экстравагантных[5]. Появилась балетная композиция "Один день в их жизни", которая впервые была исполнена балетной труппой студентов Бостонской консерватории в 1974 году[6], и композиция для школьного хора с оркестром "Один день одной жизни", которая была сочинена двумя английскими преподавателями[7].
К середине 70-х имя Солженицына уже знали чуть ли не в каждом доме на Западе, хотя в редком могли выговорить правильно.
"Произношение Солженицкин, — отметил один обозреватель, — изобрела в прошлом году Маргарет Тэтчер, доказывая тем самым, что о сочинениях Солженицына она знает только понаслышке, благодаря своим советникам, которые в свою очередь спутали его с персонажем сказки братьев Гримм Румпельштильцхеном"[8].
В 1976 году был проведен опрос старшеклассников американских школ, согласно которому 19,5 процентов школьников объявили Солженицына общественным деятелем, вызывающим у них наибольшее восхищение, что в три раза превысило количество голосов, отданных Президенту США[9]. Возможно, тысячи из этих школьников слышали поп-группу "Ренессанс", исполнившую в "Карнеги-холл" композицию "Мать-Россия", посвященную "знаменитому русскому Александру Солженицыну"[10]. В словесном жанре слава и популярность Солженицына получили отражение в 1975 году, когда был выпущен первый полнометражный роман о нем "Врата ада".
"Эпический панорамный роман", "важный по теме, героический по размаху", "представляет всю масштабность и трагедию российской истории", гласили цитаты, позаимствованные из крайне благоприятных газетных отзывов и размещенные на обложке. Роман вышел из-под пера американского журналиста Гаррисона Солсбери. К моменту выхода книги Солсбери имел более чем тридцатилетний опыт работы, будучи связан с Россией в качестве журналиста и впоследствии редактора "Нью-Йорк Таймс". Это был его второй роман на русскую тему. Многие годы Солсбери жил и путешествовал по России, обладая достаточным материалом для того, чтобы притязать на "панорамность" повествования, в то время как объем романа (около 450 страниц) и охваченный в нем период времени (приблизительно 50 лет) давали основание наградить его эпитетом "эпический".
Звучное и достойное пера Данте название "Врата ада" предвещает трагизм. Что до героизма, то на обложке было обещано следующее: "Выдающийся герой, чья страсть к России родилась вместе с ним, чья совесть закалялась в застенках ГУЛАГа, чья гениальность и храбрость победили устрашающее Советское государство и его прислужников". (Было бы несправедливо обвинить Солсбери в слишком перегруженном тексте на суперобложке этого издания.)
Хоть героя и зовут Андрей Ильич Соколов, а не Александр Исаевич Солженицын, но кого это могло обмануть? Во всех пяти упомянутых в настоящей статье романах с героем, воплощающим образ Солженицына, для него придумано новое имя, хотя в некоторых случаях связь с именем писателя просматривается достаточно четко. Для сравнения: в романе Юрия Кроткова "Нобелевская премия" (Лондон: Hamish Hamilton, 1980) не только Хрущев, Сурков и др. появляются под собственными именами, но даже Борис Пастернак.
К началу 70-х детали биографии Солженицына уже начали получать некую известность на Западе. Несмотря на то, что автобиографическая книга "Бодался теленок с дубом" была опубликована только в 1975 году и, следовательно, Солсбери не мог ею воспользоваться, подборки документальных материалов по "делу Солженицына" появлялись на разных языках с 1968 года. Кроме того, вышел роман "В круге первом", повесть "Раковый корпус", а в 1970 году — "Август четырнадцатого", в которых везде, хотя бы и в литературной обработке, имеются биографические сведения. И наконец, в начале 70-х отдельными книгами были выпущены первые биографии Солженицына на шведском, итальянском и английском языках[11].
Таким образом, Солсбери располагал обширным материалом для создания образа героя в своем романе, и в общих чертах биография Соколова была дана довольно близко к тому, что было известно о Солженицыне. С некоторыми художественными вольностями Солсбери описывает то, как его герой рос и воспитывался в Ростове/Кисловодске, далее — его школьные годы, Сталинскую стипендию, фронтовую жизнь и арест. Имена и данные подверглись последовательным изменениям. Например, после выхода из тюрьмы Соколов направляется в ссылку в Кисель-Хор (Кок-Терек), где он заболевает не раком, а туберкулезом. Но ему удается выжить, пройдя лечение в Ашхабаде (Ташкент). Впоследствии при уединенном образе жизни, когда он работает школьным учителем в Костроме (вместо Рязани), он пишет роман "Тайшет 303", потом еще один роман — "Лубянка", основанные на жизненном опыте в бытность его зеком. По невероятному стечению обстоятельств эти сенсационные произведения публикуются благодаря помощи не Александра Твардовского, а Бориса Стасова, который описан как "известный редактор журнала "Новый Жизнь" (так в оригинале!), а также при содействии Никиты Хрущева, который, как и все остальные крупные политические деятели, появляется в романе под собственным именем.
Такая беллетризация понятна. Действия и побуждения Соколова показаны как исключительно принципиальные и достойные восхищения. Но там, где Солсбери не хватает информации, ему приходится импровизировать по поводу событий и отношений. Более того, повествовательная свобода позволяет ему говорить с точки зрения различных персонажей — например, матери Соколова. Помимо этого, Солсбери не стесняет себя в описании любовной жизни Соколова. Все это может сделать прямое сравнение Соколова с Солженицыным не вполне допустимым, несмотря на то, что книга создана с явной симпатией к основному герою. Однако такой способ повествования дает и другие преимущества. Структурно действие книги организовано в двух временных планах. Главы, которые последовательно рассказывают о жизни Солженицына, переплетаются с рассказом в настоящем времени, к которому все больше приближается та, другая, жизнь. Это "реальность" брежневского Политбюро, представленная читателю глазами относительно либерального Андропова, перед которым в начале 70-х встает сакраментальный вопрос: сажать иль не сажать, в то время как его соперники по Политбюро пытаются воспользоваться затруднениями, возникшими в связи с этой дилеммой.
![Электронная Библиотека [Русские Книги] 📚 Читать На КулЛиб](/templates/read-books/images/no-cover.jpg)