двумя домами, находящимися рядом: Хэрестрата и Харисия, где теперь пребывает в одиночестве Памфила.
Встревоженный положением в семье своей дочери, ее отец Смикрин, являющий характерный тип «старика», надеется узнать подробности, но безуспешно. На улице его, незнакомого человека, останавливают два раба, Сириек и Дав, и просят выступить третейским судьей, т. е. независимым арбитром в возникшем между ними споре. Данная сцена и является завязкой событий в пьесе. Суть их спора сводится к следующему. Два месяца назад пастух Дав нашел в лесу брошенного ребенка и некоторые оставленные с ним вещи. Дав взял себе ребенка, но потом понял, что эта обуза будет для него слишком тяжела и, уступив просьбе, отдал ребенка своему приятелю рабу Сприску, угольщику, у которого умер новорожденный. Однако Сириск, узнав, что вместе с подкидышем находились и оставленные для него вещи, настаивает, чтобы Дав их также вернул ему. Дав отказывается. Вот этот спор и призван разрешить в качестве третейского судьи Смикрин. Он принимает сторону Сириска, установив, что именно ему должны принадлежать вещи ребенка.
Взяв возвращенные вещи, Сириек их разбирает, а проходящий мимо раб Харисия Онисим замечает среди них перстень-печатку своего хозяина. Это уже явный знак того, что Харисий был отцом подброшенного ребенка. Онисиму удается выпросить у Сириска этот перстень. Как выяснится позднее, во время насилия над Памфилой девушка сняла перстень с пальца Харисия, дабы позднее опознать отца в случае рождения ребенка. Однако Онисим боится сообщить о найденном перстне Харисию, который уже озлоблен на раба за то, что тот выдал ему тайну Памфилы и испортил настроение.
Ситуация разрешается благодаря вмешательству гетеры Габротонон, с которой Харисий состоял в связи еще до вступления в брак. Тоскуя по жене, стремясь забыться в вине, он вот уже три дня, как не притрагивается к гетере, чем она уязвлена. Ей и поведал Онисим историю с перстнем, который хозяин потерял на ночном празднестве. Гетера вспоминает, что тогда Харисий совершил насилие над какой-то девушкой. Следовательно, надо найти мать подкинутого ребенка. Тогда Габротонон придумывает такой хитроумный план. Она надевает перстень Харисия, а тот, увидев его, приходит в смятение. Он думает, что Габротонон – мать подброшенного ребенка. Когда об этом узнает Смикрин, отец Памфилы, то совершенно возмущен аморальным поведением тестя и требует от Памфилы, чтобы она окончательно рассталась с Харисием. Однако Памфила отказывается подчиниться воле отца. Она все еще любит мужа. И это несмотря на то, что перед ней маячит невеселая перспектива: Харисий может взять к себе гетеру, имея законную жену. Несохранившийся финал пьесы, по-видимому, был таков. Габротонон встречает на улице заплаканную Памфилу и понимает, что именно она – девушка, опозоренная на ночном празднике. Гетера, демонстрируя свое благородство, признается, что, назвав себя матерью ребенка, пошла на хитрость. Все заканчивается «узнаванием», т. е. благополучным финалом. Онисим и Габротонон помогают Харисию, остро переживающему случившееся, – ведь и его поведение не идеально, – понять, что он – отец подкинутого ребенка. Харисий возвращается к жене. Габротонон же за оказанную помощь получает свободу; Смикрин становится дедом пятимесячного внука.
ПСИХОЛОГИЗМ КОМЕДИИ. ГУМАНИСТИЧЕСКИЙ ПАФОС. Происходящие в пьесе счастливые совпадения, случайности – это та условность, неизбежно проистекающая из самой природы комедийного жанра. Правда, сюжет и система образов в «Третейском суде» говорят о том, что это уже не комедия «в чистом виде», ибо она приближается к тому, что можно назвать бытовой драмой. Взять хотя бы Харисия: казалось бы, стереотипная фигура «юноши», молодого человека, но сколь многогранно он обрисован! Он и легкомысленный, и искренний в своих чувствах, несдержан в переживаниях, когда рвет на себе волосы, горько бранит себя. Интересна и фигура Памфилы: эта женщина, решившая подбросить новорожденного, остро переживает свою драму, признается, что «чуть не ослепла, плача», а когда Смикрин собирается силой увести ее от беспутного мужа, то, стремясь сохранить семью, готова назвать отца «деспотом».
В целом в этой да и других пьесах Менандра присутствует гуманистическое мироощущение драматурга, сочувствующего своим героям, понимающего их проступки и слабости. Драматург – это художник, для которого жизнь многообразна и сложна.
ЗНАЧЕНИЕ МЕНАНДРА. По-видимому, Менандр (как в свое время и Еврипид) не был в полной мере оценен современниками. Но сюжеты Менандра, да и все те, что бытовали в новоаттической комедии, подвергались переработке и освоению в новых исторических условиях уже мастерами римской комедии. Плавтом и Теренцием. Это дало основание крупному исследователю античной драмы В.Н. Ярхо обосновывать правомерность введенного им термина «греко-римская комедия».
3. Александрийская поэзия
К художественному вкладу эллинизма наряду с новоаттической комедией надо отнести то, что объединяется понятием «александрийская поэзия». Это творчество группы поэтов, прежде всего Каллимаха, Феокрита и Аполлония Родосского, которые группировались вокруг прославленной своими фондами Александрийской библиотеки. Они также входили в круг ученых, близких ко двору египетской династии Птоломеев. Наряду с двумя гаванями, библиотекой, Фаросским маяком (известным как одно из семи чудес света) Александрия была знаменита своим Музеем, в котором ученые предавались научным изысканиям, в частности, в области филологии, критической обработки классических текстов.
ОБЩИЕ ОСОБЕННОСТИ. Творчество поэтов «александрийцев», при всем различии их индивидуальностей, отмечено некоторыми общими чертами, характеризующими эллинистическую словесность в целом. Это – отход от общественной проблематики, отличавшей литературу классического периода, внимание к бытовым подробностям, деталям, к психологии, индивидуализация образов. Ведущую роль в тематике играла обработка мифов и преданий. Некоторые из поэтов, близкие к придворной среде, отзывались на эстетические вкусы и запросы верхушки. Сама тематика «александрийцев» обусловила приоритет не крупных, а, напротив, малых форм. Это эпиллий, или малый эпос, небольшая поэма, обычно написанная гексаметром на мифологический сюжет; элегия, произведение малого объема, обычно любовного содержания; идиллия, лирическое стихотворение, построенное как пейзажная или жанровая зарисовка. «Александрийцы» явили новый тип ученого поэта, сочетавшего сочинение стихов с научной, филологической деятельностью, с разработкой малоизвестных мифов, с историко-этнографическими изысканиями. Подобное оригинальное соединение поэта и ученого будет в дальнейшем наблюдаться в мировой литературе: назовем в этой связи имена Лонгфелло, Брюсова, итальянца Джозуэ Кардуччи, Максима Рыльского.
КУЛЬТ ФОРМЫ. Наконец, александрийцы исповедовали культ художественной формы. Они увлеченно работали над стилем, словом, отделывали каждую строчку, экспериментировали. Их поэтическое наследие, дошедшее до нас далеко не в полном виде, являет счастливое богатство жанровых разновидностей: помимо уже упоминавшихся эпиллия, элегии, идиллии, назовем гимны, эпиграммы. Последние представлены такими разновидностями, как эпиграммы любовные, застольные, увещевательные, философские, описательные. Добавим к ним стихотворные эпитафии.
Исследовательница александрийской поэзии М. Грабарь-Пассек, проводя интересные параллели между изобразительным искусством и литературным наследием эллинизма, устанавливая их общие эстетические параметры, употребляет применительно к стилистической отделке александрийцев