Выражаясь технически, аэродром можно использовать для посадок днем, ночью – только с участием весьма опытных экипажей. Поле, в общей сложности, усеяно остатками тринадцати самолетов, вследствие чего эффективная ширина посадочной полосы уменьшена до 80 метров. Особо опасными для ночных посадок тяжело груженных самолетов являются обломки „Ме-109“ в конце полосы. Полковник Розенфельд обещал немедленно их убрать. Поле также усеяно многочисленными бомбами-канистрами с продовольствием, и ни одна из них не убрана, а некоторые наполовину занесены снегом…
Когда я вернулся в свой самолет (после доклада генерал-полковнику Паулюсу), то обнаружил, что он серьезно поврежден артиллерией, а мой летный механик убит. Второй самолет моего звена стоял возле полосы в похожем состоянии. Хотя я приземлился в 11.00, до 20.00 не появилось ни одной команды для разгрузки самолета, а мою машину не разгрузили и не заправили, несмотря на отчаянную нужду Сталинградского гарнизона в горючем. В качестве оправдания сделали ссылку на артиллерийский обстрел. В 15.00 звеньями по три-четыре самолета надоедливые русские „У-2“ приступили к наблюдению за аэродромом. С самого начала я поставил себе задачу следить за системой контроля над небом и установил, что до 22.00 было совершенно невозможно приземлить ни один самолет… Как только приближается какой-нибудь самолет, тут же включаются семь прожекторов вдоль глиссады, которые видны за несколько миль, а потому их будут сверху бомбить эти назойливые бродяги. Единственно возможная мера – короткая вспышка, которая позволит самолету сориентироваться при сбросе его бомб-канистр…»
В штабе 6-й армии, где Тиль попытался обсудить многочисленные и непреодолимые трудности, усложняющие воздушный мост, его встретили лишь отказами, горечью и отчаянием.
– Если ваши самолеты не смогут садиться, – сказал Паулюс, – моя армия обречена. Каждая машина, сумевшая приземлиться, может спасти жизнь тысяче солдат. Сброс с неба бесполезен. Многие из канистр так и не находятся, потому что люди слишком обессилены, чтобы заняться их поисками, а горючего, чтоб их собирать, у нас нет. Я даже не могу передвинуть окопы на несколько миль, потому что солдаты упадут от изнеможения. Прошло четыре дня с тех пор, как они ели в последний раз. Тяжелое оружие мы бросаем, потому что нет бензина. Уже съели последних лошадей. Вы можете себе представить зрелище, как солдаты набрасываются на старый труп, разбивают череп и глотают сырой мозг?
Последнюю фразу, докладывал Тиль, мог произнести любой из присутствовавших: генерал фон Зейдлиц, генерал-майор Шмидт, полковник Эльхлеп, полковник Розенфельд или старший лейтенант Кольбеншлаг. «Со всех сторон на меня неслись обвинения».
Паулюс с горечью продолжал:
– Что должен сказать я, главнокомандующий армии, когда простой солдат подходит ко мне и просит: «Господин генерал-фельдмаршал, не поделитесь ли со мной куском хлеба?» Почему, черт побери, люфтваффе обещало, что будет снабжать нас? Кто ответит за то, что заявил, что это возможно? Если бы кто-нибудь сказал мне, что это невозможно, я бы не полагался на люфтваффе. Я бы прорвался. Тогда у меня было достаточно для этого сил. Сейчас уже слишком поздно.
Неужели главком забыл, что сам решил оборонять Сталинград? Неужели он забыл, что все командиры люфтваффе, когда он принимал это решение, предупреждали его, чтобы не рассчитывал на то, что можно снабжать 250-тысячную армию с воздуха в русскую зиму? Неужели не помнит, что сам славный фюрер, отклонив собственную просьбу Паулюса дать разрешение на прорыв, приказал 6-й армии стоять и обрек ее на уничтожение ради своих стратегических идей?
– Фюрер твердо заверил меня, – сказал Паулюс, – что он и весь германский народ отвечают за эту армию, а сейчас германское оружие запачкано этой страшной трагедией лишь потому, что люфтваффе подвело нас!
Его начальник штаба Шмидт выступил в том же ключе, закончив:
– Только подумать, что эта великолепная армия пойдет собакам на съедение!
– Мы разговариваем с вами на разных языках, – добавил Паулюс, – потому что мы уже мертвы. С этого момента мы будем существовать лишь в книгах по истории. Попробуем успокоить себя тем, что наша жертва принесет какую-то пользу.
Эта буря гнева и отчаяния разразилась при виде какого-то майора и командира группы люфтваффе, человека, который полностью выполнял свои обязанности и вместе со своими товарищами пытался совершить невозможное. Глубоко расстроенный, Тиль покинул штаб обреченной армии, а в своем докладе объективно отнес вспышки генеральского гнева на счет его ужасного нервного состояния. После его возвращения из сталинградского мешка транспортные соединения еще раз сделали максимум, чтобы доставить больше продовольствия, боеприпасов и горючего для осажденной армии. Даже в последнюю ночь с 21 на 22 января в Гумраке приземлились двадцать один «Не-111» и четыре «Ju-52», нагруженные до предела. А потом этот аэродром также был сдан.
– Какую бы помощь вы ни оказали, сейчас уже поздно. Мы уже погибли, – сказал Паулюс несколько дней назад майору Маессу, командиру I/KG zbV 1.
Когда последний заметил, что транспортные базы к западу от Дона сами находятся под угрозой, генерал с горечью ответил:
– Мертвецов военная история уже не интересует.
После сдачи Гумрака экипажи занимались только сбросом бомб-канистр, а поток транспорта по-прежнему уменьшался. Многие из «бомб» падали и терялись в городских руинах, либо людям просто не хватало сил, чтобы их собрать. Все больше и больше продуктов и боеприпасов попадало в руки неприятеля.
2 февраля из XI армейского корпуса в северном секторе мешка поступила последняя радиограмма: «Выполнили свой долг и сражались до последнего человека…» Затем связь прервалась. В этот вечер над городом пролетели еще две волны «Не-111» с бомбами-канистрами, но не обнаружили никаких признаков жизни. Битва закончилась.
Наивысшие усилия, прилагавшиеся люфтваффе, отражаются в его потерях. С 24 ноября 1942 года по 31 января 1943-го оно потеряло 266 «Ju-52», 165 «Не-111», 42 «Ju-86», 9 «Fw-200», 7 «Не-177» и 1 «Ju-290»: в общей сложности 490 машин, или пять Geschwader. Больше, чем целый воздушный корпус!
От этого сокрушительного удара люфтваффе так и не оправилось.
Глава 3
ОПЕРАЦИЯ «ЦИТАДЕЛЬ»
Перенесемся на пять месяцев вперед. После утраты 6-й армии с ее девятнадцатью дивизиями немцы потерпели и другие поражения на Восточном фронте. Вся простирающаяся до Кавказа территория, завоеванная во время летнего наступления 1942 года, в ожесточенных зимних боях была отвоевана русскими. Пока позволяли лед и снег, люфтваффе было рядом с армией в трудных и часто безнадежных ситуациях: в снабжении войск на Кубанском плацдарме, в обороне фронтов на Донце и Миусе и в сражениях за Харьков, Курск и Орел.
С апреля фронт стабилизировался. После зимних боев возникло два выступа: германский с центром в Орле, направленный на восток, и по соседству с ним с севера – русский, отходящий от Курска на запад. Для любого офицера Генерального штаба после анализа карты очевидны два вероятных соперничающих движения с охватом: германский удар с севера и с юга с целью отрезать Курский выступ и все русские войска внутри его и подобные ему русские клещи в направлении Орла.
И теперь обе стороны энергично готовились к этой двойной битве – самой крупной битве в войне с русскими. Во время нее, получившей кодовое название операция «Цитадель», немцы надеялись нанести решающее поражение теперь уже почти превосходящим войскам Красной армии с помощью окружения на манер 1941 года. Но Гитлер, по мнению своих генералов, слишком долго тянул перед тем, как отдать приказ о наступлении. Германские дивизии главного удара провели весь июнь 1943 года в бесполезном ожидании, давая тем самым русским время для завершения своей собственной подготовки. Потому что каждая сторона прекрасно знала о намерениях противника.
Наконец, 1 июля Гитлер вызвал своих генералов в Растенбург и назначил им твердую дату: «Цитадель» должна начаться через четыре дня. Опыт показал, говорил он, что для армии нет ничего хуже, чем оставаться без дела. Существует опасность, добавил он, что, когда германские дивизии всей мощью обрушатся на юго-запад, русские начнут свое ожидаемое наступление на севере от Орловского выступа. Другими словами, ударят в тыл немцам. Если это произойдет, он планировал отразить эту смертельную угрозу с помощью всех наличных германских самолетов.
Для этого последнего усилия люфтваффе собрало все, что могло. Были оголены другие фронты и брошены все резервы из фатерланда. В конце концов было сосредоточено около 1700 самолетов. Генерал Ханс Зайдеман с 1000 бомбардировщиков, истребителей, штурмовиков и противотанковых самолетов должен был поддерживать удар 4-й танковой армии генерал-полковника Гота из района Белгорода на юг. Удару 9-й армии генерал-полковника Моделя с севера должна помогать 1-я воздушная дивизия генерал-майора Пауля Дойчмана из Орла, имевшая первоначально в своем составе 700 самолетов.