Суждения Константина Константиновича нельзя не признать вполне здравыми. И нет сомнения в том, что он и во время войны придерживался той же точки зрения на взаимоотношения командующих фронтами и представителей Ставки, считая последних совершенно излишним институтом. Но Сталину представители Ставки были нужны как своеобразные «смотрящие» над командующими фронтами. Не то что бы он вовсе не доверял командующим фронтами, во всяком случае, в стремлении перейти на сторону немцев точно не подозревал. Но то, что они могут принять неверные решения, которые приведут к поражению, — всерьез опасался. Тем более что перед глазами был опыт тяжелейших поражений 1941–1942 годов. Сталин не понимал, что наличие над командующим представителя Ставки лишало комфронта возможности оперативно реагировать на изменение обстановки, часто создавало ситуации, когда представитель Ставки отдавал распоряжения, прямо противоречащие директивам командующего фронтом. Все это замедляло процесс принятия решений и затрудняло быстрое реагирование на действия противника. Но зато в случае успеха его можно было приписать прежде всего Ставке, то есть самому Сталину в том числе. А уж за неудачу отвечали, как правило, командующие фронтами, которых периодически снимали с должности, иногда понижали в звании, а один раз даже расстреляли (так случилось с командующим Западным фронтом Д. Г. Павловым). Из представителей же Ставки только двое были отстранены от должностей — Л. З. Мехлис и К. Е. Ворошилов, причем первого еще и понизили в звании.
Н. А. Антипенко свидетельствует:
«Немецкая атака все же началась в 5 часов 30 минут 5 июля 1943 года. К исходу первого дня противнику удалось вклиниться в нашу оборону на 2–3 километра в сторону станции Поныри, причем на очень узком участке. По этому поводу М. С. Малинин сказал в ту же ночь, что это начало конца фашистского наступления на Курск, ибо первый его день не увенчался успехом: наши войска выдержали натиск.
На второй или третий день некоторым лицам из руководства фронта стало казаться, что противнику все же удастся прорвать нашу оборону и врезаться острием своего клина прямо в Курск. Были рекомендации: немедленно эвакуировать подальше в тыл все имущество, сосредоточенное на фронтовых складах, особенно продовольствие. Сомневаясь в правильности этих рекомендаций, я обратился лично к командующему.
К. К. Рокоссовский сказал:
— Немцам не удалось достичь решительного успеха за первые два дня. Тем менее это возможно теперь. А если уж произойдет такое несчастье, то мы будем драться в окружении, и я, как командующий фронтом, останусь с окруженными войсками.
Услышав эти слова, я подумал: „Зачем же тыл фронта должен спешить уйти подальше от войск на восток, увозя туда боеприпасы, горючее, продовольствие? Ведь на другой же день может встать задача — подавать по воздуху окруженным частям материальные средства, вывезенные вчера из-под Курска!“ И тут же доложил командующему свое решение: всеми возможными транспортными средствами немедленно начать переброску материальных средств не на восток, а на запад, еще ближе к тем войскам, которые могут оказаться отрезанными от баз снабжения, примерно в район Фатежа и западнее его. Командующему понравилось такое решение. Оно было осуществлено ценой „тотальной мобилизации“ всего транспорта и человеческой энергии.
Вывод из этого факта прост и убедителен: чем реальнее угроза для войск быть отрезанными от баз снабжения, тем решительнее надо сосредоточивать запасы материальных средств в непосредственной близости к войскам.
Переброска материальных запасов в сторону Фатежа производилась без соблюдения таких формальностей, как выписка накладных, получение расписок за сданное имущество, взвешивание и перевешивание. Не до того было! Все работники тыла понимали, что дорога каждая секунда, и никто не возражал против „нарушения правил“. Через несколько дней, когда наши войска наносили контрудар, а затем перешли в контрнаступление, имущество, находившееся в районе Фатежа, оказалось нам очень кстати».
Войска Рокоссовского действовали успешнее, чем Воронежский фронт Ватутина, не допустив прорыва своей обороны и добившись соотношения потерь в полтора раза более благоприятного, чем у Ватутина.
А вот как выглядело начало сражения на северном фасе Курской дуги с немецкой стороны. 5 июля в дневнике боевых действий Верховного командования вермахта (ОКВ) была сделана следующая запись:
«5.7. утром оперативная группа „Кемпф“, 4-я танковая и 9-я армии начали запланированную операцию „Цитадель“. Наша авиация, несмотря на неблагоприятную погоду, усиленно поддерживала наступательные действия войск.
Наступление, первоначально назначенное на 3.5, было впервые отложено по решению фюрера 29.4, так как танковое, самоходное и противотанковое оснащение наступающих дивизий оказалось недостаточным по сравнению с мощной системой обороны противника. На основе вероятных сроков поставок снаряжения для тяжелых танков и противотанковых пушек начало операции намечено на 12.6. События в Средиземноморском районе (капитуляция итало-германских войск в Тунисе в середине мая. — Б. С.) вызвали, однако, новую отсрочку операции „Цитадель“. Однако 18.6. фюрер, учитывая соображения штаба оперативного руководства, окончательно высказался за проведение наступательной операции „Цитадель“. 21.6 фюрер назначил наступление на 3.7, а 25.6 установил окончательный срок — 5.7.
Начальник штаба оперативного руководства дал указания начальнику отдела пропаганды относительно операции „Цитадель“. Учитывая общее военное положение, необходима широкая пропаганда наступательной мощи войск без раскрытия задач на этот год на Востоке. Наши истинные намерения — наступление с ограниченной целью — не должны раскрываться. Поэтому целесообразно представить дело так, что наступление начато русскими, но сорвано нашими оборонительными действиями, перешедшими в контрнаступление, которое привело к разгрому противника. Такое изображение обстановки понизит наступательную мощь противника и подчеркнет мощь нашей обороны и резервов на Востоке. Благодаря этому открытие союзниками второго фронта может быть отсрочено до завершения боев на Востоке».
6 июля в дневнике ОКВ отмечалось, что южная группировка продвинулась на 18, а северная — на 10 километров. При этом признавалось, что «противнику были известны сроки начала наступления, вследствие этого эффект внезапности не был достигнут».
В этот день, 6 июля, на участке 13-й армии Рокоссовский нанес контрудар силами 2-й танковой армии и 19-го танкового корпуса. В тот же день он издал директиву, где, в частности, отмечал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});