– Они с Лаурой всегда дружили. У нее что-то случилось, давно, когда она из Японии вернулась. Она скрытная, не говорит о подобных вещах. Тесса монахиня. Хотя она сняла обеты, на время войны… – девушка писала, что служит врачом, в бригаде гуркхов, расквартированной в Бомбее, и продолжает работать в госпитале:
– Хоть бы Питер встретил кого-нибудь… – леди Кроу беспокоилась за сына, – ему бы легче стало… – Питер неделю провел в городе. У него были деловые свидания. Сын собирался встретиться с премьер-министром, и тоже поехать в Ист-Энд:
– Увидимся, мамочка, – сказал он, рано утром, за завтраком, когда Юджиния собиралась на базу Бриз-Нортон, – пообедаем в подвальчике, у собора святого Павла. Деньги у меня при себе… – усмехнулся Питер, – как положено… – в лондонских ресторанах установили фиксированную цену на обеды и ужины, в пять шиллингов.
В городе открылось две тысячи дешевых столовых, для людей, потерявших кров и карточки, во время бомбежек. Обед из трех блюд стоил всего девять пенсов. Юджиния надзирала за их организацией.
Выезжая со стоянки госпиталя, она взяла руку Густи:
– Все хорошо с твоим мужем, не волнуйся. После обеда он приземлится на базе, а вечером вы увидитесь. У меня кусок свинины лежит, я его вчера запекла… – леди Кроу, как и ее сын, получала рабочую карточку. Юджиния положила в багажник машины кое-какие припасы, для Майеров:
– Заберем у них колыбель, я Кларе провизию отдам. Я одна живу, мальчик на севере, я в Уайтхолле обедаю. Я не нуждаюсь в фунте сахара, каждую неделю… – по карточкам выдавали три пинты молока, фунт сахара, полфунта бекона и сыра, четыре унции чая, полфунта масла, одно яйцо и на шиллинг мяса, или курицы. В месяц добавляли полфунта джема и конфет. Овощи и муку пока продавали свободно, но одежду, табак, папиросы, мыло, бензин, и даже бумагу нормировали. Юджиния везла Кларе варенье, конфеты, для детей, яичный порошок, и мыло.
Женщины обнялись. Юджиния потрепала Аарона по круглой щечке: «Все толстеешь, милый мой».
– У нас тоже такой появится… – ласково подумала Густи, болтая с девочками о занятиях, – или доченька. Скорей бы Стивен приехал. С тетей Юджинией хорошо, но я по нему соскучиться успела… – Людвиг с Паулем быстро занесли пакеты в переднюю. Мистер Майер положил в багажник машины разобранную колыбель:
– В добрый час, как говорится, леди Августа, – заметила Клара, перейдя на немецкий язык, – мы вас навестим, с маленьким… – Юджиния поправила скромную шляпку:
– Занимайте места. Если мы сюда добрались, то всех развезем. На работу, на учебу… – Густи кивнула:
– Я вас подожду в Ист-Энде, тетя Юджиния, в кафе каком-нибудь. Не надо из-за меня крюк делать… – девочки устраивались на заднем сиденье. Людвиг поцеловал Клару:
– Вечером увидимся, милая… – Пауль прижался к матери. Мальчик, молча, смотрел в чистое небо. Кларе показалось, что глаза сына заблестели. Пауль вздрогнул. Клара, ласково, подтолкнула его к машине:
– Ты катался, милый. Это тетя Юджиния, ты ее знаешь… – губы Пауля зашевелились. Нахмурившись, мальчик, неохотно, пошел к ягуару.
Усадив его рядом, Людвиг помахал жене: «Хорошего тебе дня!»
Машина исчезла за поворотом. Аарон затих, сунув пальчик в рот. Клара, рассеянно, покачивала его. Женщина замерла, глядя в просторное, весеннее небо Лондона.
В столовой Уайтхолла, на блюдце белого фарфора, к чашке крепкого, цейлонского чая, подавали один тонкий ломтик лимона.
Питер спустился в подвальное, обшитое темным дубом помещение, к одиннадцати утра. Над головами чиновников веял сизый, табачный дымок. Многие брали четверть часа, чтобы покинуть рабочее место, и поговорить, за чаем, с коллегами. Под потолком висел репродуктор, сейчас выключенный. По нему, кроме радиопередач, транслировались сигналы о воздушной тревоге. Стены украшали плакаты военного займа, призыв к женщинам записываться во вспомогательные части, и в подразделения, помогающие фермерам. Бросив твидовое, легкое пальто, на скамью, Питер встал в конец маленькой очереди, под плакатом: «Сохраняй спокойствие, продолжай трудиться».
– Все верно, – хмыкнул мужчина, доставая портмоне, с карточками, – я в Ньюкасле, на заводах, то же самое говорю. Надо делать свое дело… – Питер, с рабочими, пережил три налета на город. Он откапывал раненых, из-под завалов, и руководил восстановлением цехов. По сравнению с Ковентри, или Лондоном, Ньюкасл пострадал меньше. От центра Ковентри Люфтваффе камня на камне не оставило.
Питер жил в здании конторы «К и К», построенном его прадедом, в прошлом веке. Здесь оборудовали спальню с ванной, и рабочий кабинет. С балкона он, каждое утро, видел краны в порту и силуэты военных кораблей. Поставки из колоний значительно сократились. У флота не хватало судов, для патрулирования торговых караванов:
– Сталь, – Питер затягивался сигаретой, – сталь для военного флота, для бомб и снарядов, алюминий для самолетов, бензин для авиации, для танков. Уголь, для всей страны, и лекарства, лекарства… – у него в портфеле лежал план, написанный в Оксфорде, с исследователями. Питер хотел организовать первое в стране производство нового средства, пенициллина.
Очередь двигалась медленно. Буфетчица отрезала карточки, шевеля губами, подсчитывая порции джема и сахара. Питер, взглянув на часы, решил, кроме чая, взять булочку, с джемом:
– Разговор с премьер-министром кого угодно заставить проголодаться, – почти весело подумал Питер, – надо будет и маму с Густи накормить, как следует. Мама на ходу ест, я ее знаю, а Густи надо хорошо питаться… – он старался не завидовать кузену Стивену, помня, что подобное недостойно христианина.
Питер, невольно, радовался, что почти обосновался в Ньюкасле и редко видит кузена. На Рождество, навестив Лондон, он узнал, что жена Стивена ждет ребенка. Несмотря на войну, мать поставила небольшую елку. Дядя Джованни, с Джоном и Лаурой, приехал из Блетчли-парка. Густи испекла немецкий штоллен, Лаура сделала панеттоне, миланский кекс. Леди Кроу повесила на ветви дерева маленькие, глазированные русские пряники. Рождественский пудинг пах имбирем и цукатами. Они сложили карточки, мать купила хорошую индейку.
Джон играл на гитаре знакомые с детства рождественские гимны. Кузен Стивен и Густи держались за руки, улыбаясь друг другу. Питер помнил темные, грустные глаза кузины Лауры:
– Она тоже кого-то потеряла. Она скрытная, даже маме ничего не скажет. Наверное, офицер какой-то, моряк, или летчик. Ей двадцать семь, ровесница Густи. Ей тяжело, видеть, что Густи ребенка ждет… – перед свадьбой он думал, что у них с Тони, на рождество, появится дитя.
Ночью он долго сидел у окна, в своей старой спальне, глядя на темный сад, внизу. Над Лондоном вставала зимняя, яркая луна, в небе виднелись силуэты самолетов. Мэйфер не бомбили, на западе города не было промышленных предприятий. Вдохнув запах лаванды, он увидел светящиеся серебром белокурые волосы, услышал горячий шепот:
– Хорошо, хорошо с тобой. Я люблю тебя, Питер, тебя одного… – Тони снилась ему, всегда с Уильямом. Протягивая руки к Питеру, малыш лепетал: «Папа, папа…», Тони улыбалась. Питер открывал глаза. Он долго лежал, глядя в потолок:
– Только бы они были в безопасности. Никто, ничего не слышал. Даже Джон, даже Генрих… – в Германии Тони было делать нечего, но Питер, все равно, попросил Джона связаться с берлинской группой, и дать Генриху описание девушки.
– На всякий случай, – угрюмо сказал Питер, – ты утверждаешь, что, кроме британского паспорта, у нее есть и другой…
– Если не другие, – так же мрачно отозвался его светлость, – но в Америке ее нет. Меир ничего не нашел, а он хорошо искал… – Генриху тоже не было ничего известно о леди Холланд. Питер понимал, что Тони живет не под своим именем.
Он, рассеянно, посчитал деньги в кошельке:
– На обед хватит, и чековая книжка у меня при себе. Не то, чтобы я много тратил… – с начала войны Питер не сшил ни одного нового костюма. Он ходил в купленных в Берлине, пять лет назад ботинках.
В Ньюкасле он каждый день навещал гимнастический зал. Питер построил для работников «К и К» целый комплекс, с бассейном, где занимались и взрослые, и дети, по льготной цене:
– Я чуть больше ста двадцати, фунтов вешу, – вспомнил он, – а до войны весил сто тридцать. Это все нервы, как мама говорит. Хотя бы снотворное мне не требуется, в отличие от многих… – мать беспокоилась за его глаза, но Питер пока обходился без очков:
– Нервы и карточки… – он усмехнулся, – я тоже свой сахар и джем в столовую для работников отдаю. Зачем мне фунт сахара? Я кофе и чай без него пью… – Питер варил себе кофе, на спиртовой плитке, в кабинете. Его не нормировали, но зерна стоили дорого, их везли в Британию через океан.
Он вспомнил о программе ленд-лиза, утвержденной президентом Рузвельтом: