Читать интересную книгу Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель

На аллее, ведущей к амбарам, ее нагнал Гилем. Несмотря на высокий рост и благородство осанки, он ни в чем не напоминал своего отца. «Странно, — подумала старая дама. — Поглядеть на наших троих детей — так мы, наверное, можем показаться жестокосердными эгоистами, которые не позаботились передать им и малой толики своих душевных богатств».

Опираясь на зонтик, она смотрела на солнце, выплывавшее из-за гор. Капли росы сверкали в траве и на листьях деревьев, вдали, во впадинах плоской равнины, еще пластался легкий туман.

— Дивный день для уборки, — сказала она, поздоровавшись с подошедшим к ней Кетту.

Оживленно болтая, группами их обгоняли рабы. На большинстве мужчин была лишь набедренная повязка, но женщины все как одна щеголяли в кофточках и широких с воланами юбках. Госпожа Шамплер завела эту моду с первых же дней, строго следя за тем, чтобы после каждой раздачи тканей женщины шили себе одежду, и постепенно это вошло в обычай.

Когда поверка закончилась, Гилем вернулся домой, а госпожа Шамплер и Кетту отправились вслед за погонщиками запряженных в тележки волов на маисовую плантацию. Початки возили с поля в сараи, где их сушили, подвешивая за вывернутые кверху листья. Маисовая крупа шла в пищу рабам. С этой целью сажали и маниоку. Распоряжение, относившееся к временам Маэ де ла Бурдонне, предписывало колонистам засаживать маниокой не менее чем по пятьсот квадратных футов на одного раба. «Мудрая предосторожность, — говорила госпожа Шамплер, вспоминая истощенные лица и исстрадавшиеся глаза, которые ей приходилось видеть в других поместьях. — Мудрая, но и нелепая предосторожность, поскольку людей заставляли блюсти свои собственные интересы чуть не силком».

Маниоку нельзя хранить долго, поэтому четырем рабам поручалось каждое утро выдергивать столько корней, сколько требуется на дневной рацион. Госпожа Шамплер и Кетту минут десять понаблюдали, как они выкладывают на обочине длинные корешки маниоки. А потом быстрым шагом пошли назад по дороге с глубокими рытвинами от тележных колес. Низко клонились под ветром листья маиса, солнце развеивало последние наволоки тумана, цеплявшиеся за горные склоны.

— Как славно идти таким бодрым шагом, — сказала госпожа Шамплер, раскрывая свой солнечный зонтик. — Точно пьешь из источника молодости, которым мы слишком часто пренебрегаем!

Она любила общество своего управляющего. При нем она без стеснения думала вслух обо всем, что касалось поместья и разных семейных дел. Хотя он был еще молод — лет сорок пять, не более, — Кетту, казалось, достиг вершины благоразумия, чему, вероятно, способствовал его злополучный опыт, а также угаданная лейтенантом сильная воля. Но он не обрел бы подобной мудрости и не пришел бы к полному самоограничению, не будь у него задатков истинного простодушия и доброты. С возрастом госпожа Шамплер окончательно поняла, что будущее ничего не сулит тому, кто не обладает этими качествами. А что до Кетту, то она находила в нем также и ясный ум, коего лишены слишком многие люди, что им, однако же, не мешает ни много мнить о себе, ни надуваться невыносимой спесью.

Когда они подошли к плантации, рабы были уже за работой. Корзины с початками перетаскивались к тележкам. Волы терпеливо ждали, ища вокруг кустики сочной травы и неспешно жуя свою жвачку.

Госпожа Шамплер и Кетту уселись в тени египетской акации на неотесанную простую скамью. Старая дама медленно провела рукой по жердям сиденья. Высохшая кора шелушилась под ее пальцами, и ей казалось, что она чувствует источаемый этими жердочками свежий здоровый запах камфарного дерева, как в то далекое, двадцатилетней давности утро, когда лейтенант сколачивал ради забавы эту скамью, следя вместе с тем за уборщиками маиса. Повсюду в поместье остались его следы. За пастбищем на берегу Малой Черной речки, давшей имя этой ложбине, он выстроил небольшую хижину. То ли хотел развлечься, то ли, возможно, куда-то девать избыток энергии, составлявшей одну из особенностей его обаятельной личности. Он работал, а Фелисите сидела у края тропинки на камне, который еще и сейчас находится здесь. Это было как раз перед свадьбой Элизабеты, и между тем как он ловко орудовал топором, очищая ветви от листьев, они говорили о дочери, о ее видах на счастье. Двадцать лет спустя, сидя на этой скамейке, она размышляет о будущем другой девушки, тоже родной им по крови.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Она повернулась к Кетту. Он был занят тем, что концом своей трости подталкивал и собирал в кучу камешки.

— Я говорила вчера с контр-адмиралом, — сказала она, — и знаете, мне сдается, что наступило время принять крутые решения. — Кетту живо поднял голову и посмотрел на нее, а она, сцепив руки, добавила: — Я поняла, что лей… что капитан, может быть, не вернется…

Кетту, не промолвив ни слова, сжал ее руки в своих. Она продолжала смотреть на поле, где меж высоких зеленых стеблей пестрели набедренные повязки рабов.

— Я много думала, — продолжала старая дама, — и наконец кое-что решила. Боюсь, меня опять не поймут. Но это вряд ли меня остановит. Осыпать людей благодеяниями и незаслуженно им потворствовать вовсе не означает по-настоящему их любить. Важнее помочь им справиться со своими слабостями. Возможно, я поняла это слишком поздно…

Она перебила себя. Пара волов, неторопливо тащивших тележки с початками, спускалась мимо скамьи к навесам. Погонщик с продетым за пояс бичом степенно шагал впереди, положив руку на холку вола. Когда упряжка скрылась за поворотом дороги, госпожа Шамплер заговорила опять:

— Вот на что я решилась, Кетту: я разделю свое состояние на равные доли между своими тремя детьми, оставив себе небольшую сумму, только чтобы прилично дожить свой век и ни от кого не зависеть. Нет у меня надежды на то, что Тристан и Гилем займутся чем-то полезным, но деньги, которые будут в их полном распоряжении, позволят им при желании как-то определиться и проявить себя. Впрочем, в их возрасте уже трудно меняться и приноравливаться к суровой действительности… Но это хоть будет с моей стороны попытка смягчить тот вред, что мы им принесли, сочтя своим долгом создать для них легкую, беззаботную жизнь как раз потому, что сами мы смолоду только и знали борьбу да лишения. Из-за такого-то воспитания они и зазнались сверх всякой меры. Думаю, что большинство родителей совершают ту же ошибку и, располагая деньгами, не приучают детей к простой естественной жизни под тем предлогом, что это бы их уронило в глазах соседей. Слава богу, при тех деньгах, что придутся на долю каждого, нужда им не угрожает, если даже и впредь им не опротивеет существование богатых наследников. Именно эта мысль позволяет мне быть, несмотря ни на что, в ладу со своей совестью. Пусть идут дальше своей дорогой, на которую мы их, по сути, сами и завели. С той лишь разницей, что им придется по собственному усмотрению распоряжаться деньгами, а не получать, как прежде, раз в год назначенную им сумму на карманные расходы.

Она замолчала и, то снимая, то надевая кольца, стала рассматривать свои руки, все еще очень красивые, хоть под загаром просвечивали на них припухлые голубые вены.

— Помните, как Гилем отказался от должности городского советника? — сказал Кетту. — Он отклонил это предложение и не воспользовался случаем поступить на службу. Так что особенно не надейтесь.

Старая дама засмеялась.

— Быть может, он полагал, что достоин должности мэра, — сказала она. — Вы ведь знаете не хуже меня, что невежды всегда считают, что им по плечу любое, самое трудное дело, и напропалую костят всех и вся! А что до моих сыновей, то Тристану теперь придется беречь каждый грош — с его-то тремя мальчишками, чье будущее нелишне было бы обеспечить. Надеюсь, он крепко подумает и смекнет, что в нынешние времена только те чего-то добиваются в жизни, у кого есть хорошее ремесло, а в придачу еще и желание им заниматься. Вам, конечно, ясна моя цель? Не хотелось бы дважды повторять одну и ту же ошибку.

Кетту слушал старую даму, не перебивая. Он знал, что она не терпит никаких возражений и, даже когда словно спрашивает совета, на самом деле лишь требует полного одобрения. Он на мгновение перестал ворошить камешки и уже было собрался заговорить о судьбе поместья. Но госпожа Шамплер, по-видимому, угадав его мысль, улыбнулась летучей улыбкой.