Мне думается, что концовка пушкинской статьи окончательно оформила мнение Пушкина о Радищеве:
«Путешествие в Москву», причина его несчастия и славы, есть, как уже мы сказали, очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге. Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного.
В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидрота и Реналя; но всё в нескладном, искажённом виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, – вот что мы видим в Радищеве. Он как будто старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием; не лучше ли было бы указать на благо, которое она в состоянии сотворить? Он поносит власть господ как явное беззаконие; не лучше ли было представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния крестьян; он злится на ценсуру; не лучше ли было потолковать о правилах, коими должен руководствоваться законодатель, дабы с одной стороны сословие писателей не было притеснено и мысль, священный дар Божий, не была рабой и жертвою бессмысленной и своенравной управы, а с другой – чтоб писатель не употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой или преступной? Но всё это было бы просто полезно и не произвело бы ни шума, ни соблазна, ибо само правительство не только не пренебрегало писателями и их не притесняло, но ещё требовало их соучастия, вызывало на деятельность, вслушивалось в их суждения, принимало их советы – чувствовало нужду в содействии людей просвещённых и мыслящих, не пугаясь их смелости и не оскорбляясь их искренностью. Какую цель имел Радищев? чего именно желал он? На сии вопросы вряд ли бы мог он сам отвечать удовлетворительно. Влияние его было ничтожно. Все прочли его книгу и забыли её, несмотря на то, что в ней есть несколько благоразумных мыслей, несколько благонамеренных предположений, которые не имели никакой нужды быть облечены в бранчивые и напыщенные выражения и незаконно тиснуты в станках тайной типографии, с примесью пошлого и преступного пустословия. Они принесли бы истинную пользу, будучи представлены с большей искренностию и благоволением; ибо нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви».
Я бы обратил внимание на «представителя полупросвещения». В конце XIX века Достоевский напишет о полунауке, которая станет отличать радикальных революционеров и которая погубит цивилизованное общество. И погубила. Ни советское, ни постсоветское общество цивилизованным не назовёшь.
* * *
О Евгении Захаровиче Воробьёве остаётся память в фильме Александра Зархи «Высота», сценарий которого написал Михаил Папава по одноимённому роману Евгения Воробьёва. Там хорошо играют Николай Рыбников и Инна Макарова.
Увы, больше ничего от него, автора более 30 книг, в литературе не остаётся. Он не обладал ярким стилем, не увлекал читателя развитием сложной интриги. Он был добросовестным журналистом, автором многих документальных повестей. Те же его повести и романы, которые не были обозначены как документальные, несли в себе всё-таки признаки именно этого жанра. Воробьёву не слишком удавались портреты персонажей или их характеры. Зато, описывая течение событий, их видоизменение и значение в жизни героев, писатель чувствовал себя куда увереннее.
Но сиюминутная публицистика хороша, как ложка к обеду. И только!
Скончался Евгений Захарович Воробьёв 31 августа 1990 года. Родился 29 ноября 1910 года.
* * *
Всеволод Александрович Рождественский, выпустивший первый сборник стихов ещё в 1914 году, считался младшим акмеистом. И, надо сказать, сохранил на всю жизнь это умение дать точное описание картины действительности.
Пуста и уныла пустыня. Гудит негодующий ветер,Белёсых песков подвигая сухие, сыпучие груды.Кругом поглядишь – только небо, да жёсткий кустарник, да этиУныло одним за другими идущие к югу верблюды.Когда-то на дне котловины бродило зелёное мореИ плакались жалкие чайки, дивясь вековому раздолью,Но схлынули воды и ныне на жёлтом сыпучем простореХолмы, нанесённые ветром, чуть блещут расплавленной солью.Ты едешь и день и неделю, а всё нет конца Кара-Кумам.Ни дыма, ни юрты киргиза, – густеет вся кровь в человеке, -И месяц отрезком арбуза стоит в саксауле угрюмом,И к морю добраться не в силах, в песок зарываются реки.Но будь терпеливым и скоро, глаза прикрывая ладонью,Увидишь далёко, далёко, где туч раздвигается лента,Верблюжьи отроги Тянь-Шаня, покрытые дымчатой солью,Пристанище всем караванам, зелёный оазис Ташкента.
Это стихотворение было включено Рождественским в книгу, изданную в 1929 году. Тогда так неторопливо писать было не принято. Но поэта удерживает школа, которую он окончил, и менять приобретённые в ней навыки не спешил.
Другое дело, что описательность стала его основной поэтической манерой.
Вот – стихотворение 1965 года:
Просторная веранда. Луг покатый.Гамак в саду. Шиповник. Бузина.Расчерченный на ромбы и квадраты,Мир разноцветный виден из окна.Вот посмотри – неповторимо новыОбычные явленья естества:Синеет сад, деревья все лиловы,Лазурная шевелится трава.Смени квадрат – всё станет ярко-красным:Жасмин, калитка, лужи от дождя…Как этим превращениям всевластнымНе верить, гамму красок проходя?Позеленели и пруда затоныИ выцветшие ставни чердака.Над клёнами всё так же неуклонноЗелёные проходят облака.Красиво? Да. Но на одно мгновенье.Здесь постоянству места не дано.Да и к чему все эти превращенья?Мир прост и честен. Распахни окно!Пусть хлынут к нам и свет и щебет птичий,Пусть мир порвёт иллюзий неводаВ своём непререкаемом обличьиТакой, как есть, каким он был всегда!
Кажется, что между 1929-м и 1965-м нет никакого долгого временного промежутка. Если читать подряд книги стихов Всеволода Рождественского (а при жизни поэта их вышло больше пятнадцати), может действительно показаться, что время в них не движется. Овладев описательной манерой стиха, поэт не овладел умением насытить картину психологическим содержанием. Поэтому нет в его стихах той самой тайны, о которой любила говорить Ахматова.
Но помимо стихов Всеволод Александрович Рождественский, скончавшийся 31 августа 1977 года (родился 10 апреля 1895-го), оставил две книги воспоминаний «Страницы жизни» и «Шкатулка памяти». Их стоит прочесть.
* * *
Марину Ивановну Цветаеву мне бы хотелось вспомнить её стихотворением, где она предсказывала собственные похороны:
Настанет день – печальный, говорят!Отцарствуют, отплачут, отгорят,– Остужены чужими пятаками –Мои глаза, подвижные как пламя.И – двойника нащупавший двойник –Сквозь лёгкое лицо проступит лик.О, наконец тебя я удостоюсь,Благообразия прекрасный пояс!А издали – завижу ли и Вас? –Потянется, растерянно крестясь,Паломничество по дорожке чёрнойК моей руке, которой не отдёрну,К моей руке, с которой снят запрет,К моей руке, которой больше нет.На ваши поцелуи, о, живые,Я ничего не возражу – впервые.Меня окутал с головы до пятБлагообразия прекрасный плат.Ничто меня уже не вгонит в краску,Святая у меня сегодня Пасха.По улицам оставленной МосквыПоеду – я, и побредёте – вы.И не один дорогою отстанет,И первый ком о крышку гроба грянет,И наконец-то будет разрешёнСебялюбивый, одинокий сон.И ничего не надобно отнынеНовопреставленной болярыне Марине.
Марина Ивановна писала это в 1916 году, в 24 года, упиваясь своей властью – мёртвой над живыми, которым придётся подчиниться принятому у людей обряду.