Бушу поставил локти на стол.
— Консьерж признался?
Торон кивнул.
— Поначалу он отпирался. Такие, как он, всегда с этого начинают. Но когда ему пригрозили арестом, он признал, что ему платили — и щедро — за перехват любой корреспонденции, адресованной на квартиру Верньерам.
— Кто платил?
Торон пожал плечами.
— Уверял, что не знает. Связным всегда выступал какой-то слуга.
— И вы ему поверили?
— Да, — сказал Торон, допивая стакан. — В целом поверил. Главное, консьерж уверяет, что он, хоть и не точно, кажется, узнал руку Анатоля Верньера. А почтовый штемпель был из Од.
— И вот вы здесь!
Торон скривился.
— Понимаю, это не много, но это единственная ниточка, что у нас есть.
Бушу поднял руку, требуя повторить заказ.
— А дело тонкое, поскольку замешана романтическая связь мадам Верньер…
Торон кивнул.
— Генерал Дюпон обладает и репутацией, и влиянием. Его не подозревают в преступлении, однако.
— А в этом вы уверены? — перебил Бушу. — Или просто предпочитаете не замешиваться в скандальную историю?
Торон впервые на миг улыбнулся. Улыбка преобразила его лицо, сняв на мгновение десяток из сорока лет.
— Не отрицаю, что мое начальство было весьма… обеспокоено вероятностью, что нам придется выдвинуть обвинение против Дюпона, — осторожно ответил он. — Но, к счастью для всех заинтересованных сторон, достаточно косвенных свидетельств, чтобы освободить генерала от ответственности. Он сам, впрочем, не желает, чтобы на нем осталась хоть малейшая тень подозрений. Его можно понять, когда он требует, чтобы убийца был схвачен и предан суду, поскольку иначе слухи, пятнающие его персону, не умолкнут.
Бушу внимательно, не перебивая, выслушал Торона, перечислявшего обстоятельства, по которым он отказывался подозревать генерала.
Анонимное сообщение в газеты, заключение медицинского эксперта, что смерть наступила за несколько часов до обнаружения тела, в то время, когда Дюпона видели на концерте, и тот факт, что кто-то подкупил консьержа.
— Соперник в любви? — спросил он, дослушав.
— Да, я тоже об этом думал, — признал Торон. — Там были два бокала шампанского, но еще и рюмка виски, разбитая о каминную решетку. И еще, хотя комнату Верньера явно обыскивали, слуги твердо уверены, что не хватает только фамильного портрета в рамке, стоявшего на столе.
Торон достал из кармана копию того же снимка, добытую в студии, где фотографировалась семья. Бушу молча рассмотрел фотографию.
— Я сознаю, — продолжал Торон, — что даже если Верньер побывал в Од, теперь его может здесь не быть. Это большой район, и если они остановились здесь, в Каркассоне, или сняли частный дом в сельской местности, установить их местопребывание будет очень сложно.
— Копии у вас есть?
Торон кивнул.
— Я оповещу отели и гостиницы в Каркассоне, а затем, пожалуй, наиболее крупные населенные пункты на юге, посещаемые туристами. В городе они были бы не так заметны, как в сельской местности. — Он продолжал рассматривать снимок. — Девочка на удивление хороша, верно? И цвет волос необычный для здешних мест. — Он опустил снимок в жилетный карман. — Оставьте это мне, Торон, я сделаю все, что можно.
Инспектор глубоко вздохнул.
— Я вам чрезвычайно благодарен, Бушу. Это дело слишком уж затянулось.
— Рад быть полезным, Торон. А теперь не поужинать ли нам?
Они съели по тарелке рагу, закусив сливовым пудингом и запив крепким красным вином из Минервуа. Ветер и дождь все так же стучали в ставни. Другие посетители входили и выходили, топая ногами, стряхивая воду с одежды и сливая с полей шляп. Кругом поговаривали, что городские власти предупреждают о возможном наводнении, что река Од готова выйти из берегов.
Бушу фыркнул.
— Каждую осень одно и то же, но ни разу еще до этого не доходило!
Торон поднял бровь.
— Ни разу?
— Ну, уже много лет, — с ухмылкой поправился Бушу. — Думаю, и на этот раз дамбы выдержат.
Буря накрыла предгорья вскоре после восьми вечера, как раз когда поезд, увозивший на юг Леони, Анатоля и Изольду, подходил к станции Лиму.
Гром, затем раздвоенная пика молнии разорвала темно-лиловое небо. Изольда вскрикнула. Анатоль мгновенно оказался рядом с ней.
— Я рядом с тобой, — утешал он.
Новый удар грома вспорол воздух, заставив Леони подскочить на сиденье, и тут же новая молния — гроза накатывала к ним по равнине. Приморские сосны, платаны и буки сгибались и распрямлялись под дикими порывами ветра. Даже плотные ряды виноградных лоз содрогались под яростью непогоды.
Леони протерла запотевшее стекло и с ужасом, к которому примешивался восторг, наблюдала за разгулом стихий. Поезд медленно и упрямо продвигался по путям. Несколько раз пришлось останавливаться между станциями, чтобы убрать с рельсов упавшие сучья и даже молодые деревца, выросшие на откосах и подмытые дождем.
На каждой станции в поезд набивалось все больше народу, на каждое освободившееся место приходили по двое новых пассажиров. Все низко надвинули на глаза шляпы и подняли воротники, защищаясь от ливня, стучавшего в окна вагона. На каждой станции задерживались все дольше, принимая беженцев, спасавшихся от грозы.
Через несколько часов поезд прибыл в Куизу. Здесь, в долине, буря не так свирепствовала, зато найти извозчика не удалось, а почтовая карета давно отбыла. Анатолю пришлось постучаться в окно одной лавки и попросить послать мальчика на муле в Домейн-де-ла-Кад, чтобы Паскаль приехал за ними на пролетке.
Они коротали время в жалком привокзальном ресторанчике. Час был слишком поздний для ужина, даже в хорошую погоду, но при виде бледной как привидение Изольды и измученного тревогой Анатоля жена хозяина сжалилась над промокшей компанией и принесла им по чашке бульона из бычьих хвостов и по куску черствого черного хлеба, с бутылкой крепкого тарасконского вина.
Еще двое присоединились к ним, тоже скрываясь от грозы. Они принесли известие, что река Од в Каркассоне вот-вот прорвет дамбу. Квартал Триваль и Барбакан уже частично залило.
Леони побледнела, представив, как черная вода подступает к ступеням церкви Сен-Жимер. Как легко она могла оказаться в ловушке! Если верить рассказчикам, улицы, которыми она проходила, уже скрылись под водой. И еще одна мысль вспыхнула у нее в голове: не грозит ли опасность Виктору Константу?
Она терзалась, представляя его в опасности, всю дорогу до Домейн-де-ла-Кад и не заметила ни холода пути, ни усилий, с которыми усталые лошади втаскивали пролетку по скользкой и ненадежной теперь дороге, ведущей к дому. К тому времени как пролетка свернула на гравийную дорожку, в которой вязли колеса, Изольда была почти без чувств. Веки ее трепетали, она силилась сохранить сознание. Руки были ледяными.