19
Кончилась мужицкая вольница. Началась новая, кипучая жизнь на далекой окраине России. Ожили берега. Ожило море. Шли на юг корабли. Шли с заходом в бухту и без захода. После транспорта "Маньчжур" забегал транспорт "Японец", затем клипер "Наездник" и другие суда я суденышки. Каждый что-то привозил: то ли новую партию переселенцев, то ли строительные материалы, продукты, коров, коней.
Это шел 1860 год. Год, в который основали первый город в южной части земли Приморской, назвав его Владивостоком. Год крупного строительства и в уездном городке Ольга.
Шли суда, несли новые и радостные вести, что жить этому краю и процветать. И почти все мужики понимали, что так жить будет легче, что безвластие только вредит этой земле.
Пристав Харченко и начальник поста Чихачин, оба молодые, задорные и в меру добродушные, не были похожи на тех приставов и чиновников, которых мужики привыкли видеть у себя на родине. Эти были проще в обращении, приветливее с мужиками.
Надо было строить казармы, лазарет, жилые дома. По людей не хватало, хотя сюда посылали таких солдат, которые могли держать в руках топор, рубанок, не разрушать, а строить. Чихачин стал просить мужиков, чтобы они помогли строиться. Мужики с радостью согласились, тем более, что начальник поста платил щедро — три гривны в день. А тем, кто хорошо работал, платил и по пять гривен.
Военный пост рос на глазах, рос вместе с городом Владивостоком. Русско-американская компания везла сюда все, что твоя душа пожелает, знай живи и стройся.
Те, кто недавно приехал, большей частью строились в Ольге, но уже не на месте смытой наводнением Повинки, а на взгорье. Этим тоже в меру сил помогали Харченко и Чихачин. Часть осела в Арзамасовке, Пермской. А вятичи заложили свою деревеньку, которую назвали Вяткой.
В деревнях были избраны старосты. Андрей Силов остался старостой в Пермском, Арзамасов в Арзамасовке. Старосту Андрея Силова, как мог, оговаривал Ларион, он сидел до суда в кутузке, рассказал Харченко, что Андрей Силов был на каторге, бежал, что он же устроил самосуд и чуть не повесил отца. Харченко выслушал и ответил:
— То, что вы здесь сделали, то, что вы здесь пережили, может заменить три каторги. И бегство Андрея Силова в эти земли считаю геройским. А потом, ты сам оговорился, что Андрей Силов по злому року попал на каторгу. Невинен, значит, потому прошу тебя об этом молчать, здесь тайга, могут случайно и на язык наступить. Тебя же судить будем. И будь моя власть, то я бы предал тебя смерти. Но… Ладно, скоро суд, там посмотрим…
20
А годы шли, утягивались хвостатыми тучами за сопки, один, второй, третий. Менялись люди, менялась жизнь в этом краю, но уже было много легче. Не то, что первым поселенцам. Не ленись — и жить будешь. Купцы, товары, все наперебой, добывай дары таежные, покупай, что душа восхочет.
Одиннадцатое июля — день святой княгини Ольги, воительницы и защитницы Киевской Руси. Этот день долго почитался среди тайгарей. Святая Ольга спасла моряков, святая Ольга дала жизнь в этом краю, святая Ольга — покровительница тех, кто живет на берегах ее бухты, в этих плодородных долинах, так считали верующие.
Киевская Русь — и далекие берега бухты Ольги…
Андрей Силов, как и все живущие здесь, не работал в этот день, вышел на берег бухты. Остановился у прибойной полосы, долго и неотрывно смотрел на волны, которые у берега скатывались в тугие жгуты, рассыпались у ног.
Волны, как и люди, не бывают похожи друг на друга, хоть чем-то, но разнятся одна от другой. Вот катится робкая волна, прошипела у ног, спала. Следом идет высокая, гривастая, грозится подмять под себя берег, а может быть, смыть и человека. Ударила по ступням ног, откатилась. Третья волна что есть силы хлобыстнула по коленям, ударила наотмашь, со всего плеча, но тоже умерла. От пятой дрогнула земля под ногами. Сильно ворохнулась галька на косе. Шестая грохнула со всего маху, подняла брызги, родила радугу, смяла жару июльскую…
Когда Андрей был большаком в общине, не было времени подумать о себе — все о людях, все о делах общины. Теперь времени хватает на все. Община распалась, есть время подумать…
Любит он Варю, как и прежде любит, рвет душу на части. Но Варя будто и не замечает его любви. То она возится с детьми, то по хозяйству, порой стрельнет глазами и снова опустит их. Сколько можно так жить? Да и любит ли он Варю по-прежнему? Это уже не любовь, а что-то ревностное, тягостное, томительное.
Волны катились и катились. Болело сердце, искала выхода душа. Жить надо, но как? Не бросишь же Варю С детьми. Дети не простят, люди не простят. Разум ведет, а сердце протестует…
Три дня назад пристав Харченво вызвал к себе Андрея. Спросил:
— Был ли ты на каторге?
— Зачем спрашивать, ведь вам Ларион, наверное, больше рассказал, чем я сам знаю. Был. Бежал.
— Как это тебе удалось?
— Помогла Варя.
— Есть приказ арестовать тебя и отправить туда же.
— Отправляйте, мне все равно. Свое пожил, а дальше жить неинтересно.
— Мало пожил, но много сделал для людей, для этого края. Считай, что ты своими деяниями снял с себя все преступления.
— А их и не было, ваше благородие. Одно у меня преступление, что умыкал Варю, бежал с ней в Сибирь, на поиски Беловодья. Больше нет. Хотя еще одно есть, любила в Перми меня одна девчушка, а я не захотел ее любви. Убил первую любовь.
— М-да. Иди и живи спокойно. Попытаюсь доказать кое-кому, что не виновен.
Андрей тронул ружье на плече, посмотрел на камни, усмехнулся, подумал: "Человек всему подвластен: злобе людской, властям, что могут совершить праведный и неправедный суд, времени, смерти, а вот камни никому не подвластны, лижут их волны, секут дожди, стоят наперекор всему…"
Андрей горестно усмехнулся. Понятна, а может быть, даже чуть близка стала Софка, со своей неразделенной любовью, вечной грустью в больших глазах. Вспомнился тот страшный вечер, когда Андрей, от безвыходности, чуть не задушил Варю за то, что не любит. Но разве можно силой заставить любить? Где-то сам просмотрел свою любовь. Но когда и где? Может быть, она ушла Тогда, когда Варя своим телом выручала его с каторги? А может быть, и здесь, на берегу океана? Бежали сюда за мечтой, бежали, как к теще на блины. Но и черного-то хлеба не всегда было в достатке. Тяжко…
— Что, Андрей Феодосьевич, морем любуетесь? — раздался за спиной звонкий голос Софки — Здрав ли ты?
— Славу богу, здрав. Пришел нерпишку пострелять, а она отошла уже. А тебя что сюда занесло? — обернулся Андрей.
Софка по случаю праздника была нарядной: в ярком сарафане, легких сапожках, цветастом платке. Распустив тугие косы, улыбалась. Сочные губы ярко горели.