Читать интересную книгу Дата Туташхиа - Чабуа Амирэджиби

Я дала согласие, и с меня взяли подписку. Выхода не было… Да ведь я уже об этом вам сказала. С меня взяли подписку в том, что я поеду учительствовать в деревню, где живет любовница Даты Туташхиа Бечуни Пертиа, и сниму комнату в ее доме, если она мне не откажет. Она не отказала, ибо еще раньше ее уговорили: возьми постояльца, пусть полиция думает, что ты хочешь отвязаться от Даты Туташхиа и сдала комнату, чтобы он ходил пореже или вообще перестал приходить.

Когда я приехала, староста показал мне сперва несколько других домов, но я все отвергла. Ему посоветовали Бечуни. У старосты – глаза на лоб, но все же он повел меня к любовнице абрага. Тут мне понравилось, и я сняла две комнаты.

Мне понравилась и деревня, довольно большая, и окрестности. Дома стояли на почтительном расстоянии друг от друга, и у каждого хозяина была хорошо ухоженная усадьба. Кудахтали по деревне куры, пищали цыплята, с утра и до ночи не прекращался детский гомон. По ночам с болот доносилось кваканье тысяч лягушек, спущенные с цепи собаки лаяли на запоздалых путников.

Я знала, что моя хозяйка была вдовой лесного объездчика. Она показалась мне старше своих лет, но ей было всего под тридцать. Был у нее шестилетний сынишка. Вот и вся семья. Она была покойна, статна и тиха – настолько тиха, что целую неделю можно было не услышать ее голоса. Но одно я поняла сразу: она была молчалива не оттого, что несчастлива, и не от тоски по покойному мужу. Это было гордое отчуждение, которое прибавляло ей достоинства и степенности. От мужчин я слышала, что женщина не может оценить, насколько другая женщина хороша в постели. Это неправда. Мы видим лучше. Бечуни ничего особенного из себя не представляла.

Я собрала детей, и занятия начались. Время шло и, пораженная их памятью, способностями и жаждой знаний, я чувствовала себя счастливейшим человеком. Я жила на древней земле Колхиды и служила своему народу, подобно библейскому факельщику неся ему свет.

Свободное время я посвящала чтению, переписке с близкими и воспоминаниям о прошлом. Как и моей хозяйке, мне шел двадцать девятый год. По матери я мегрелка, была у меня когда-то няня-мегрелка, и я говорю по-мегрельски бегло. К моему стыду, в деревне я это скрыла. Знала, что скрывать знание языка равносильно воровству и подслушиванию чужой тайны, и все же скрыла. Видно, молодость толкнула меня на это. Пусть мне это простится – моей совести и так хватает терзаний.

Постепенно таинственная молчаливость моей хозяйки обрела для меня смысл, и я стала об этом много думать против собственной воли.

Был воскресный день, и я шла домой. Пьяный Бардгуниа буянил, размахивая дробовиком. Он был сыном мельника, и обычной забавой этого двадцатилетнего парня было, напившись, гоняться с дробовиком за скотиной. Брань при этом сыпалась отборная. Ружье было испорчено, и Бардгуниа сам кричал «бах, бах, бах!». Пока хмель из него не выйдет, покоя не будет никому. Глазеть на это зрелище сбегалась вся деревня, дети бегали за Бардгунией стаей и тоже палили: «Бах, бах, бах!» Свернув на свою улицу, я увидела Бардгунию, который несся за теленком Каджаны. Я была уже у своей калитки, когда он увидел меня. Бросив теленка, он крикнул по-мегрельски, что явилась вот индюшка Бечуни, и бросился ко мне. Не успела я захлопнуть за собой калитку, как он преградил мне дорогу. В страхе я прислонилась к забору, к тут раздалась звонкая пощечина, которую моя хозяйка отвесила Бардгуниа.

…Те, что забавлялись зрелищем, перевесились через забор, чтобы не пропустить новых подробностей. Дети замерли, только – палец во рту.

У Бардгуниа желваки заходили по горлу, лицо побагровело.

– Ты у меня дождешься! – процедил он. – Думаешь, я очень боюсь его?..

– Думаю, боишься! – спокойно ответила вдова. – Убирайся!

У Бардгуниа голос пропал, он задрожал всем телом, замычал и, швырнув дробовик оземь, стал рвать на себе одежду.

Хозяйка схватила меня за руку и потащила за собой.

Бардгуниа изорвал на себе все, вплоть до исподнего, и тоже побросал на землю. Запричитали женщины, а мужчины, скрутив руки обезумевшему парню, поволокли его домой.

– Как же ты не побоялась ударить его? – спросила я, когда мы поднялись на балкон. – А если б он ответил тебе?

Хозяйка улыбнулась одними глазами:

– Меня никто здесь не тронет!

– Почему?

– Потому! – отрезала вдова и, взяв ведра, спустилась во двор.

Женщины за забором не сводили с нее глаз. Бечуни не торопясь пересекла двор и скрылась в кухне.

Зрители неохотно расходилась.

Вечером во дворе появились две старухи. Моя хозяйка усадила их под орехом. Окно в моей комнате было открыто, и мне слышно было почти все, о чем они говорили. Старухи просили простить Бардгунию. Но почему Бечуни, а не меня?

– Пусть он завтра извинится перед учительницей, – сказала Бечуни, проводив старух до калитки.

Меня прислали следить за Датой Туташхиа, но я ничего не знала ни о нем, ни о его жизни. Правда, имя его было мне известно, и о его приключениях кое-что я слышала: полковник, который брал у меня расписку – фамилия его, помнится, была Князев, – вывалил на меня кучу всяких россказней. Но пока судьба не свела меня с Датой Туташхиа, никакого представления о нем у меня так и не сложилось. Мне доводилось слышать о нем и дурное, и доброе, но ни то, ни другое не вызывало во мне доверия. Да и о любом мужчине я не могла ничего понять, сколько бы мне о нем ни говорили, до тех пор, пока не увижу его своими глазами и не почувствую мужской его породы. Такова уж я, и ничего здесь не поделаешь. И конечно, увидеть прославленного абрага, известного своими похождениями, тайно наблюдать за ним, проникнуться им, его ощутить – стало страстным моим желанием. Но увидеть Дату Туташхиа случая так и не выпадало. Бесконечным ожиданием испытывалось мое терпение, меня снедало любопытство, будь оно неладно.

Вечерами, уложив сына, она заходила ко мне с вязаньем и засиживалась допоздна. Горела лампа. Я исправляла тетради или читала. Порой мы вместе чаевничали. Мы думали найти много общего между собой, но разговаривали редко.

– Бечуни, для кого ты вяжешь столько шерстяных носков? – спросила я ее однажды.

– Для моего Даты.

– А кто это?

– Мой возлюбленный! Дата!

Наверное, таким тоном говорят: «Не подходи! Буду стрелять!»

Вот-вот, именно это было и в походке моей хозяйки, и в ее гордой осанке, и в манере держать себя. Этим тоном бросила она Бардгунии свое «думаю, боишься». И в ее молчании было это… Теперь-то я поняла, узнала. И в то же время такая откровенность… в крестьянке?.. Нет, не откровенность это была. Она хвастала, что была свободна в любви!

Я подняла голову и взглянула на нее.

Она была похожа на саблю, готовую опуститься.

– А кто он такой? – спросила я как ни в чем не бывало.

Моя гостья изменилась в лице. Удивление и недоверие появилось в ее глазах. Потом они стали мягче, светлее и улыбнулись.

– Дата?.. Абраг!.. Неужели не слышала?.. Дата Туташхиа.

– Почему же? Слышала… А как же ты с ним познакомилась?

Она притихла и сказала растерянно:

– А я и не знакомилась с ним.

Мне стало смешно. «Может, ты и сейчас с ним не знакома?» – чуть было не съязвила я, но удержалась: слишком хотелось мне вызнать у нее все.

– Ну, а где ж ты увидела его впервые?

– Мы шли куда-то… Не куда-то… в церковь. Был праздник. Мы шли с мужем. А навстречу – он. Он поглядел мне в глаза. В церкви его не было… Муж сказал – это Дата. Абраг Дата Туташхиа.

– Ну, а потом?

– Что потом?..

– Как он смотрел на тебя? Глаза у него были… какие?

– Какие?.. – Она замолчала, видно, вспоминая. – Удивленные! Мы пришли с обедни. Мой муж был объездчиком. В лесу у нас была кукуруза. Я ходила ее мотыжить. Всю неделю мне чудилось, будто Дата Туташхиа из кустов глядит на меня. Мне было страшно, я сказала мужу, что вроде ходит кто-то за мной, Он посмеялся.

Бечуни замолчала. Надолго. Странная она была женщина – говорила медленно, будто нехотя.

– А дальше, дальше! – Я боялась, просидит она два часа, рта не открыв, и отправится спать.

– Однажды он и вправду вышел из кустов – недаром мне казалось, что кто-то следит, и мужу я говорила… Он стоял и смотрел на меня… а потом стал подходить. Я поглядела ему в глаза, и такой страх на меня напал… Он остановился совсем близко и… и смотрит. Хочу крикнуть, а не могу, вся дрожу, язык отнялся. Руки у него были… такие! И грудь – широкая, сильная, красивая. Я… бежать, а он раскрыл руки, и я спряталась в них, а страха как не было. – Глаза Бечуни засияли. – Тогда на первую прополку ходили, кукуруза до колен не доставала. Нас отовсюду было видно, и мне захотелось уйти… не захотелось, а надо было, а двинуться с места не могу. Оторвалась я наконец от его груди… – Она снова замолчала, и опять надолго. – Семь лет уже миновало, восьмой год скоро пойдет с того дня, а я никому об этом не рассказывала… Пойду я, госпожа Тико, поздно.