Похоже, что к тому времени, как «Архипелаг ГУЛАГ» попал в руки Набокову, тот уже отбросил подозрения, будто Солженицын каким-то образом связан с КГБ. И, судя по всему, изменения, наступившие в стране после изгнания Солженицына, излечили Набокова от полувекового гражданского паралича. Писатель наконец почувствовал, что его заступничество может принести больше пользы, чем вреда.
Через три месяца после появления Солженицына в Германии Набоков, никогда прежде не делавший официальных заявлений по советским вопросам, публично встал на защиту Владимира Буковского, диссидента, которого несколько лет продержали в психиатрической больнице, а потом отправили в Пермь. Не понаслышке знакомый с закрытыми медицинскими учреждениями, Буковский получил свой последний срок за то, что передал на Запад материалы, неопровержимо доказывающие преступления советской психиатрии. Набоков отправил в британский Observer письмо, призывая «всех людей и все организации, у которых больше связей с Россией, чем у меня, сделать все что можно, чтобы помочь этому мужественному и бесценному человеку».
Почти сорок лет назад в романе «Под знаком незаконнорожденных» Набоков говорил о местах, куда отправили Буковского, называя их «кишащей упырями Провинцией Пермь». Но даже там аллюзия на лагеря была настолько тонкой, что Вера Набокова посчитала необходимым отдельно упомянуть о ней в письме к переводчику книги. Набоков не хотел фиксировать страдания погибших и умирающих «мелодраматичными штампами», которыми пользовался Солженицын, и стремился создать в память о них нечто вневременное. Но что получилось в итоге, мемориал или непроглядная туманная пелена, – большой вопрос.
Когда утром 6 октября Солженицын ехал к Набокову в Монтрё, он мог и не знать, что в интервью Владимир иронизировал по поводу его книг и назвал автора второстепенным писателем. Неясно также, знал ли он об усилиях, которые Набоков предпринимал ради спасения Буковского, – десятки знаменитостей публично выступали в поддержку диссидента, а Солженицын был сосредоточен на собственной миссии. Учитывая уверения Набокова, что тот никогда не переставал обличать Советы, трудно сказать, какой вес придавал Солженицын скромному жесту доброй воли, сделанному мэтром по отношению к русским диссидентам спустя шестьдесят лет после революции.
Солженицына, как и Набокова, часто обвиняли в неблагодарности. Но первый оправдывал литературную сдержанность последнего невозможностью как-то повлиять на ситуацию из-за рубежа. Позднее в «Архипелаге…» Солженицын предположит, что служить родине, рассказывая на страницах своих книг о ее разрушении, Набокову мешали «жизненные обстоятельства».
Сворачивая на подъездную аллею отеля, Александр Солженицын и его вторая жена (тоже Наталья) не знали, ждут ли их. Набоковы звали их в гости – в этом они были уверены. В ответ на приглашение Владимира Солженицыны написали, в какой день им удобно приехать, и стали планировать визит. Но подтверждение все не приходило, а телефон не отвечал.
Для пламенного проповедника Солженицын был очень щепетилен в том, что касалось встреч. Несколькими годами ранее ему пришло письмо от бывшего одноклассника по имени Кирилл. Тому в свое время грозил арест, и одной из причин преследований были слова, сказанные о нем Солженицыным. Кирилл обвинял Александра в том, что чуть не угодил по его милости в тюрьму. Но когда Солженицын стал знаменитостью, между бывшими одноклассниками завязалась переписка. Понимая, какая пропасть их разделяет, они все-таки решили встретиться.
Солженицын приехал на квартиру Кирилла и нажал на звонок. Прождав целый час на лестничной площадке, Александр написал записку и решил опустить ее в почтовый ящик на двери. Приподняв козырек над щелью, он увидел ноги в тапочках. Кирилл неподвижно стоял по ту сторону двери, не желая или не находя в себе сил открыть ее. Солженицын опустил козырек и ушел. Для себя он выбрал иной путь, но с пониманием относился к людям, которым было слишком больно смотреть в глаза прошлому.
Приближаясь к отелю, Солженицын не знал, что Владимир и Вера ждут их в отдельном кабинете, заказанном как раз для этого. Ведь мелкие взаимные пикировки не шли ни в какое сравнение с тем огромным уважением, которое писатели питали друг к другу. Но что-то заставило Солженицына застыть в нерешительности.
Он признавал гений Набокова, хотя и сожалел, что соотечественник не употребил его на благо родины. И, безусловно, хотел этой встречи, пусть она и получилась бы непростой. Заветным желанием Солженицына было поселиться в какой-нибудь деревенской избе; возможно, его смутила роскошь отеля? Или встревожила мысль, что Набоков, будучи уже не молодым, заболел или неважно себя чувствует?
Как бы то ни было, Александр не остановился. Не вышел из машины. Не повел Наталью в отдельный кабинет гостиничного ресторана, где его дожидался семидесятипятилетний Набоков.
Вместо этого Солженицын – с той же тактичностью, какую проявил по отношению к старому другу, – поехал дальше на север по Гранд-рю-Монтрё и через двести метров повернул на Рю-дю-Лак. Еще два километра, и Александр с Натальей выехали за пределы Монтрё.
Набоков был во всех отношениях современным писателем и одновременно – живым анахронизмом. Начиная новую жизнь, Солженицын был волен оставить соотечественника в прошлом, подобно герою первого романа Набокова, который покинул свою детскую любовь на вокзале и в одиночку отправился навстречу будущему.
Владимир и Вера сидели в отдельном кабинете ресторана, ожидая встречи с человеком, впечатлившим их не столько творчеством, сколько личным мужеством; с человеком, который мог понять, ради чего Набоков писал свои книги, если бы разглядел в каждой из них удар по тоталитаризму; с человеком, изгнание которого побудило Набокова поддержать открытым письмом Amnesty International, боровшуюся за спасение «каждой отдельной бесценной жизни».
Тот, у кого были самые высокие шансы распутать хитросплетения набоковской игры, упустил их. Солженицын пошел наперекор судьбе, которая, по его же словам, вела их с Набоковым навстречу друг другу. Набоковы прождали за столиком больше часа и ушли. Два писателя так и не встретились.
6Ввязавшись в публичное сражение за тех, кого притесняли в Союзе, Набоков написал в конце года еще одно послание. По просьбе американских друзей, издававших русскоязычную литературу, Владимир отправил телеграмму непосредственно в Ленинград, призывая немедленно освободить диссидента и автора коротких рассказов Владимира Марамзина. Марамзина арестовали в 1974 году, а его библиотеку, где среди прочего обнаружили «Лолиту», сожгли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});