– А полет, экселенц? – тихо, но требовательно произнесла Маргарита. Он ведь не будет обычной волшебной прогулкой?
– "Обычное волшебство" – вот до чего уже договорились, – Роланд усмехнулся. – Что же требуется – необыкновенное чудо?
– Чудо, экселенц. Чудо возмездия, чудо справедливого наказания, чудо сострадания и воздаяния. Есть много несчастных людей, незаслуженно обиженных, экселенц, и множество тех, кто не имеет права называться людьми. И те и другие должны получить по заслугам – по преступлению и по страданию своему.
– Эти давно занимаются компетентные небесные департаменты. Но вы не надеетесь на высшую справедливость и хотите осуществить ее немедля, сейчас, собственными руками, – Роланд вздохнул, обращаясь к свите: – М–м–да… в смысле смирения и терпимости человечество безнадежно.
– Да, я не сумела смириться, – согласилась Маргарита и заговорила горячо, сжав руки: – Столько раз, перед тем, как уснуть, я воображала, как несусь над Москвой на швабре. И я изобретала месть, экселенц…
Роланд изучающе смотрел на худенькую молодую женщину в цветущем платье:
– Неужели на пороге второго тысячелетия здесь для мести в самом деле необходима швабра?
– Традиция, экселенц. Ведьмы испокон веков пользовались метлами и у них должны быть длинные, развевающиеся по ветру волосы, – уточнила Маргарита.
– Ага. Мы уже заговорили об оформлении! А этим ребятам, – он кивнул на изображавших цирковых униформистов спутников. Вытянув руки по швам, члены свиты застыли в торжественном молчании. – Так этим парням, полным нежности и сострадания, показалось, что вы сильно горевали. И я застал вас здесь, как помнится, не в самом лучшем расположении духа.
– Да, я страдала, я невыносимо страдала. Но сейчас я счастлива! Ведь вы пришли на помощь, экселенц!
– Так… – скрестив на груди руки Роланд встал у буфета, который мгновенно обратился в жарко пылающий камин. – Давайте уточним наши позиции, Маргарита Валдисовна. Во–первых, я не приходил на помощь. Я пришел в принадлежащую мне квартиру. Поскольку мой особняк, как вы слышали, сгорел. Следовательно, наша встреча случайна.
– Но вы упомянули Мастера, а я называла Максима так. Значит, вам не безразлична его судьба, – глаза Маргариты вспыхнули опасной решимостью:
– И вам, экселенц, что бы вы не говорили, далеко не безразлично, что случиться сегодня в этом городе!
Роланд несколько секунд в полном молчании созерцал взбунтовавшуюся женщину, сумевшую угадать его потаенную заинтересованность. Потом взглядом погасил камин и, перебросив через плечо полу плаща, направился к двери. Звякнули серебряные шпоры высоких сапог, в руке, обтянутой перчаткой с раструбом, появился хлыст – он явно готовился к путешествию. Маргарита замерла в ожидании. В проеме бархатных портьер, как в распахе театрального занавеса, Роланд остановился:
– Ничего не могу обещать вам заранее, уважаемая леди. Внимательно ознакомьтесь с инструкцией на столе кабинета. Постарайтесь не отклоняться.
Свита молча последовала за господином, в прихожей стихли шаги, квартира погрузилась в тишину, Маргариту охватило лихорадочное беспокойство. Вдруг стало зябко, по спине побежали мурашки. Обхватив плечи руками, она поспешила в кабинет. С появлением Маргариты на столе сама по себе зажглась лампа под зеленым колпаком. Придавленный тяжелым мраморным пресс–папье на сукне лежал лист гербовой бумаги. В его центре с эффектом галографии был впечатан герб: щит и меч. Типа нашивок на мундирах стражей государственной безопасности. Но меча оказалось два – огненный и серебряный – карающий и защищающий. По овалу размещалась надпись готическим шрифтом: "Ненависть – моя обязанность. Мщение – моя добродетель".
На чистом поле листа лиловела только одна фраза, размашисто накарябанная пером: "Выпейте это и постарайтесь уснуть". "Это" в виде пузырька с чернильной жидкостью, стояло тут же. Обычный пузырек темного стекла с притертой пробкой, из породы тех, что толпились в старых аптечках с торчащими ярлыками рецептов.
У Маргариты мелькнула догадка, что не придуманный фантастический Воланд, а вполне реальные лица подсунули неугодной свидетельнице вначале нечто наркотическое, вызвавшее галлюцинации, а теперь яд. Но сомнений почему–то не было. Открыв пробку и зажмурившись, она сделала пару больших глотков, замерла, прислушиваясь к ощущениям. Открыла глаза и перевела дух. Ни смертельных конвульсий, ни даже горечи во рту. Розыгрыш! Обычная вода, чуть подкрашенная чернилами. Печально…
Маргарита нахмурилась, потом расхохоталась. Хохоча, откинулась в кресле, согревая спину клетчатой подушечкой и погружаясь в приятнейшее тепло – тепло глобального благополучия и неколебимого оптимизма. Так сидела, нежась в убаюкивающих волнах покоя, но не уснула. А почувствовала прилив деятельной энергии. Поспешила за чем–то в ванную и, распахнув дверь, не узнала комнаты. Обветшалый "сталинский" комфорт в виде обшарпанной, со сколками эмали, ванны, выщербленного кафеля и шелушащейся лишаями краски над ним, исчез вместе с круглыми, мутными рожками, вафельными полотенцами, карамельным брикетиком "Земляничного" мыла. То есть – ничего этого не было и в помине. Был просторный высокий зал, утопающий в золотистом мягком свете, с полукруглым куполом в центре. На трехступенчатом возвышении под куполом, среди молочно–зеленых ониксовых колонн, стояла чаша, размером соотносившаяся с Маргаритой, как венчик тюльпана с Дюймовочкой. В чаше несомненно хрустальной, играющей радужными гранями, как гигантский бокал, искрилась и бурлила рубиновая жидкость, источая терпкий, кружащий голову аромат. По колоннам и беломраморным ступеням метались алые отблески. "Кубанское игристое", – решила почему–то Маргарита, не знакомая с таким сортом вина. Стены зала, зеркально преломляясь, уходили в другие измерения, а прямо перед купальней в высокой арке сверкало живыми блестками темное панно. Мелодичное журчанье струй и легкий хрустальный звон деликатно заполняли тишину. Маргариту охватила балетная радость – музыка зазвучала в каждой клетке тела и неудержимо потянуло раствориться в ней. Она закружилась, вздымая необъятные туманные юбки и даже напела неизменно являющийся в таких случаях вальс про голубой Дунай. Затем, ничуть не сомневаясь, что купанье приготовлено именно для нее, скинула платье, соскользнувшее к ногам охапкой цветов, и шагнула в рубиновое бурление. Расслабилась, вытянулась, вся превратившись в наслаждение. Телесная радость совпала с внутренним ликованием, Маргарите хотелось петь, смеяться, кричать. Все великолепно! Лучшего не может быть, ничего подобного никогда и ни с кем не случалось! Это твой праздник, твоя радость, тебе одной принадлежащая Вселенной, и вся она – наслаждение!
Оглядевшись, Маргарита поняла, что вовсе не мозаика и не витраж украшали стену. Стены совсем не было – внизу сияла и переливалась огнями ночная Москва! Дождь прекратился, в воздухе не чувствовалось ни гари, ни выхлопных газов. Город окутала южная августовская ночь. Мягкий морской ветер заносил в купальню запах тубероз и магнолий. Маргарита заметила множество цветов, растущих на крыше, как в ботаническом в саду. А за кустами олеандров и камелий светился огнями зовущий ее город. Дом, словно гигантский корабль плыл в неизведанное, оставляя позади все, что мучило и пугало.
Зов дальних странствий заставил радостно биться сердце Маргариты. Она покинула ванну, шепча: пора, пора…
В зеркальной стене за колоннами отразилась юная женщина, прекрасная, словно ботичеллиевская Венера. Об этом сходстве твердил ей Макс, а она посмеивалась – как преображает реальность взгляд влюбленного! И теперь увидела в зеркалах Маргарита именно ее – покорявшую мир столетиями богиню любви. Правда, с легкой поправкой на современный эстетический канон: минус десять кило, плюс золотистый загар, который получила Маргарита, валяясь нагишом под летним солнцем. И волосы! Ни один шампунь в мире не мог бы в один миг превратить легкую шелковистую солому в тяжелую гриву, змеящуюся золотыми прядями по спине и плечам. А морской синевой мерцающие глаза в пушистых ресницах не нуждались даже в самой эффективной и стойкой косметике. Может, так оно и было всегда?
Этим волшебным летом Маргарита любовалась своим отражением в глазах Максима, в озерной глади, в темном стекле ночного окна, являвшего из потусторонней глубины оранжевую лампу, Мастера за столом и ее силуэт тонкий, вызолоченный теплыми лучами. Да, этим летом возлюбленная Максима стала воистину прекрасной, ощутила в себе таинственную привораживающую власть, порхающую легкость, летучесть. Она была половинкой возлюбленного, светясь отраженным светом. Без него свет гас.
Теперь же Маргарита ощутила присутствие иных чар: колдовская, бесовская удаль разгоралась пожаром. Она знала, кто отнял Мастера. Отнял, чтобы погубить и пылала неукротимой, испепеляющей ненавистью. Ненавистью существа, имеющего право и могущество мщения.