портрете. — Сейчас я иногда жалею, что отпустил ее. Думал: страшно будет работать в подполье, то и дело осматривайся по сторонам, а оказалось — это обычная работа.
— Не совсем обычная, — поправляю я.
— Или просто привык.
Наш разговор прерывает условный стук в дверь. Бурляй опрометью бросается в коридор, через некоторое время вводит Георгия.
— Удача! — с ходу рапортует Жорж. — Ребята не подкачали!
После обеда — вернее, это уже был ужин — слушаем обстоятельный рассказ о событиях в институте. На первый взгляд — ничего особенного, но это также был бескомпромиссный поединок с врагом, наши друзья, как высказался Георгий, играли с огнем. Вот как все произошло.
Месяц тому назад дирекция гидромелиоративного института, видимо, по указке высшего начальства, зачислила без экзаменов в состав студентов шестьдесят человек из западных областей Украины. Главарями этой группы сразу выделились четверо молодых парней с националистическими убеждениями. Заявляя: «Мы призваны возродить самостийную украинскую державу, стать цветом новой украинской интеллигенции», они пренебрежительно относились к молодежи с Надднепрянской Украины, призывали к сотрудничеству с оккупантами.
Не знали эти хлопцы, мечтая «стать цветом новой украинской интеллигенции», что позднее, 23 июля 1942 года, помощник Гитлера по руководству нацистской партией Мартин Борман пришлет рейхсминистру по делам воcточных областей Розенбергу письмо, в котором будет сказано: «Ни в коем случае не следует давать местному населению высшего образования. Если мы допустим эту ошибку, мы сами породим в будущем сопротивление против нас. Поэтому мнение фюрера таково, что вполне достаточно обучать местное население, в том числе так называемых украинцев, только читать и писать».
Не учитывали эти хлопцы и другого. В начале войны гитлеровцы всячески заигрывали с украинскими буржуазными националистами с целью использовать их в борьбе против Красной Армии и всего советского народа. Однако, оккупировав к ноябрю 1941 года почти всю Украину, они охладели к своим подручным, им стало ненужным созданное ими же «правительство», по образцу Центральной рады 1918 года. Эрих Кох в одной из своих статей откровенно писал: «Центнер украинской пшеницы для меня весит больше, нежели весь украинский вопрос».
Когда националистические заправилы утратили надежду на распределение «портфелей», они обратились к Гитлеру с такой просьбой: «Руководящие украинские круги после занятия столицы Украины немецкими войсками приняли необходимые меры к сотрудничеству с немецкими властями на этих землях. Они создали украинскую национальную раду в Киеве и сделали все возможное для взаимопонимания с немецким руководством в вопросах своей деятельности... Однако немецкие власти прекратили функционирование украинской национальной рады...»
Получив отказ, националистические предатели все равно остались на службе у гитлеровцев, лишний раз доказав этим, что они служили фашистам не во имя идеалов, какой-то «самостийной Украины», а в своих карьеристских интересах. С 14 декабря 1941 года вместо «Украiнського слова» начала выходить газета «Нове украiнське слово», которую уже подписывал новый редакгор — Штепа. Его предшественника Ивана Рогача со всем штатом немецкие органы власти репрессировали за «крайний национализм», за «неблагодарность к немецким вооруженным силам», к «немецким рыцарям», «освобовшим Украину от большевизма».
Сменив название, «Нове украiнське слово» явно сбавило и «самостийницкий» тон. На страницах газеты начали появляться редакционные статьи уже против националистической романтики. В одном из первых номеров газета писала: «Время романтики прошло... Не мечтаний и фантазий требует наш народ, а настойчивой напряженной работы... Все условия для такой работы создают нам наши немецкие друзья и руководители».
Заручившись разрешением директора, студенты гидромелиоративного института устроили вечер танцев. Обычное развлечение, но Кожемяко и Подласов насторожились: инициаторами проведения этого культурного мероприятия были вожаки из новоприбывшей группы молодежи. Трудно предположить, чтобы они не использовали случая выступить перед большой аудиторией и не посеять в сознании своих слушателей ядовитые зерна. Ребята посоветовались с Сининыным и приняли решение: непременно нейтрализовать влияние воинственных националистов. Подласов играет на рояле, ему и карты в руки. В перерывах между танцами он будет что-нибудь наигрывать, собирая этим вокруг себя молодежь. А юные сердца всегда тянутся к песне, к музыке. Георгию Синицыну отводилась пассивная роль: он будет только наблюдателем.
Вечера самодеятельности, танцев, развлечений... Сколько их прошумело в стенах института за предвоенные годы! Но как не похоже было сегодняшнее веселье на то, прежнее. Приходили то поодиночке, то группами, становились вдоль стен колонного зала, тихие, сосредоточенные, какие-то робкие, словно попали в чужую среду. Спроси каждого и не найдешь такого, которому не грызла бы душу тоска.
— Сходятся и они, — проговорил Кожемяко, кивнув в противоположную сторону зала.
Первым, кого увидел Подласов, был полнолицый чубатый парень в вышитой сорочке, в хромовых, до блеска начищенных сапогах с короткими голенищами — вожак группы шестидесяти. В институте его прозвали Буцматым (то есть полнолицым, толстым). Один из его друзей принес патефон, установил на столике, другой достал из портфеля пластинки. Среди прибывших выделялась необычайной красоты кареокая чернявая девушка с длинной пышной косой, ее стройную фигурку облегало сшитое со вкусом платье, с богатой ручной работы вышивкой. Это была Мирослава Кравчук. Не один парень пытался ухаживать за нею, но она вежливо отвергала такие попытки, держась в компании своих земляков. Чаще всего ее видели вместе с чубатым парнем. Девушка приехала из Яремчи, выросла в семье лесоруба-гуцула, ее приятель — из Буковины, он был сыном известного помещика, который в 1940 году убежал за границу. Такие разные по социальному положению, они сблизились, видимо, потому, что чувствовали себя чужими в далеком, до сих пор незнакомом Киеве. А может быть, просто симпатизировали друг другу. Вообще вся группа шестидесяти держалась обособленно от основной массы студентов гидромелиоративного института.
К Подласову подошла однокурсница Таня Лихота. Они были знакомы еще до войны, с первых дней учебы в институте. Когда-то бойкая и полная кипучей энергии активная участница студенческого хора, теперь девушка выглядела старше своих лет, лицо исхудало и посерело, появились на нем преждевременные морщины. Неизменными остались только золотистые волосы. Отец Танин воевал на фронте, а сама она дважды ускользала от набора в Германию, при этом чуть было не поплатилась жизнью. После этого в полном отчаянии уступила домогательствам полицая и вышла за него замуж. Чтобы как можно реже видеть ненавистного мужа, выехала в Киев продолжать учебу.
Она сказала:
— Сашко, ты бы сыграл что-нибудь, пока еще не все собрались и не начались танцульки.
— А петь будешь? — спросил он.
— Попытаюсь. Хотя, правда, с тех пор, как началась война, я ни разу не пела. Веришь?
— Ничего удивительного.
Направились