Читать интересную книгу Вечера в древности - Норман Мейлер

Но я говорил о горелом мясе. Невозможно представить, какой голод нападает на поле боя. Он гасит голод ваших детородных членов. Я был ненасытен, и Хер-Ра был ненасытен. Вся наша армия была голодна, и, после того как мы съели все, что захватили у хеттов, мы вломились в собственные обозы с едой. Я видел, как в огонь бросали четверти засоленных коровьих туш, затем вытаскивали и разрезали на пригодные для еды куски — одна сторона черная, другая — красная. Потом коровье мясо бросали обратно в костер. Скоро они принялись резать и убитых лошадей.

Притом это был странный голод. Не знаю, за скольких я могу говорить, но вкус каждой разновидности мяса вселял в меня желание попробовать другой его вид. Я не мог насытиться ни говядиной, ни даже кониной, хотя что-то уже было в запахе крови жареного жеребца, что говорило о странных истинах и новых силах. Я просто продолжал есть, чтобы заполнить дыру в своих кишках. Может быть, причиной тому было присутствие льва. Он продолжал тыкаться мордой в раны мертвых, и, пока это все не кончилось, многие из окружавших нас людей стали такими же ненасытными к вкусу мертвечины, — как я могу вам это передать? Идя бок о бок со львом, я почувствовал в нем своего самого лучшего друга на этом поле. Поэтому я смог видеть его мысли так же ясно, как мысли моего Фараона, а у льва, к моему удивлению, был ум. Но вот думал он не словами, а запахами и вкусами, и каждое ощущение разворачивалось перед его глазами новыми картинами. Когда он ел сырую печень мертвеца — я думаю, этот человек был мертв, хоть дрожь прошла по его телу, — Хер-Ра видел нашего Фараона. Судя по тому удовольствию, с которым он жевал, отвага Фараона делала его счастливым — таким же счастливым, как печень храброго воина, которую он поедал. Затем оказалось, что в конечном счете этот покойный не был таким уж храбрым человеком. В горле Хер-Ра появился привкус желчи. Тайная трусость этого воина была подобна грязной вене, пронизавшей его печень.

Я наблюдал, как Хер-Ра отгрызает уши то у одного, то у другого мертвеца, покуда он не находил такие, которые приходились ему по вкусу. Именно тогда я смог увидеть, что, когда он ест, перед ним появляется небо, усеянное звездами, сияющими ярче, чем в нашем небе, наполненном дымом, затянутом туманом и несущимися рваными облаками. Конечно, пока он ел, и на мое сознание снизошло некое благословение, так как я стал понимать, что наши уши — седалище всякого ума и та самая дверь, что ведет в Поля Тростника. Затем Хер-Ра принялся лизать кожу на лбах многих мертвецов. Сосредоточенно и разборчиво он переходил от головы к голове, сопоставляя вкус их солей. Довольно скоро я понял, отчего это занятие доставляет ему такое удовольствие. Дело в том, что при этом перед его глазами возникало видение, которое ему очень нравилось: он видел воина, который бежал в гору, подставив лицо сильному ветру; и действительно, тот человек, которого он наконец выбрал, являл собой олицетворение упорства. Тогда Хер-Ра съел и его мошонку, а затем вгрызся в пах. Мне было достаточно услышать тихое ворчанье Хер-Ра. Я понял, что он выбрал этого воина как совершенное местопребывание мужской силы.

Я должен сказать вам больше. До того как ночь кончилась, я тоже не отказал себе в удовольствии попробовать мясо человеческой конечности, поджаренной на огне, ощутил его вкус и понял, что радости каннибала будут в эту ночь и моими. Достаточно сказать, что был сделан первый шаг на пути к тому, что считается моими грязными привычками. Благодаря им я познал многие чудеса и обрел немалую мудрость. Однако вы вряд ли хотите слушать далее о Битве при Кадете. Позвольте лишь заметить, что человеческое сало, поедаемое в значительном количестве, пьянит. Я захмелел так же, как Хер-Ра».

При этих словах Мененхетет закрыл свой рот и не произнес больше ни слова.

ОДИННАДЦАТЬ

Мененхетет разжег наше любопытство. Молчание нарушилось, но лишь перешло в другое молчание, а наш Фараон бросил мудрый взгляд на светлячков и сказал: «Надеюсь, ты продолжишь. Я хотел бы узнать, что произошло на следующий день».

Мененхетет вздохнул. Это был первый звук, свидетельствовавший об усталости, услышанный нами после многих ровных вдохов во время долгого повествования, и мерцание светлячков дрогнуло за тонким полотном. Увидел ли я то, что невозможно было постичь, или свет этих существ заколебался, приветствуя рассвет, наступивший у стен Кадеша, когда костры догорали и усталые воины стали засыпать? Определенно, их свет уменьшился. И тогда я вспомнил, как Эясеяб говорила мне, что самая любимая пища этих светлячков — они сами, они пожирали друг друга.

«Не знаю, сколько мне осталось вам рассказать, — молвил мой прадед. — Судя по всему, Муваталлу действительно был проклят своей тайной наложницей; он не выступил наутро со своими восемью тысячами пехотинцев или с теми колесницами, что у него еще оставались. Даже когда мы взяли пленного военачальника, привязали его руки к его же колеснице и завели его в реку, так что он утонул прямо у них под носом, Муваталлу все равно не вышел. Я посчитал, что он так же труслив, как и глуп. Ему следовало атаковать. В то утро мы были настолько разложившимся и беспорядочным сбродом, до такой степени сбитыми с толку несметным множеством злых духов, что Муваталлу смог бы одолеть нас — разве что его войска провели ночь, подобную нашей.

Мы стали держать совет. Некоторые из военачальников говорили об осаде и пытались напомнить, как Тутмос Великий срубил фруктовые деревья в рощах, окружавших те холмы, чтобы построить осадные стены, которые Он двинул к стенам Кадеша. Если бы мы сделали то же самое, то взяли бы Кадеш в ближайшие месяцы. Мой Рамсес слушал, и было видно, что Он воспринимает их слова как оскорбление. Наконец Он произнес: „Я — не убийца деревьев". К полудню мы свернули лагерь.

Выступить оказалось не таким легким делом. Прежде всего надо было похоронить наших мертвых и подготовить раненых к походу. Пришлось много копать, прежде чем тела были засыпаны, а ямы никак не удавалось сделать достаточно глубокими. Мертвецов заталкивали в них так плотно, что наружу высовывалось то бедро, то локоть, а то даже голова, и птицы могли сделать свой выбор. Естественно, остальное пожирали насекомые. Глядя на несметные полчища их, кишащие в ямах, которые еще даже не засыпали, я навсегда усвоил ответ на один вопрос. Я понял, отчего жук Хепер — существо близкое Ра. Посреди любой жаркой ночи, под покровом тишины, прислушайтесь на мгновение, и вы услышите самый мощный звук из всех, издаваемых ими. Это жужжание насекомых. Какие несметные множества! Они — властители тишины.

Само собой разумеется, немногие из наших погибших были спасены от птиц и личинок. В каждом войске был взвод бальзамировщиков, возивших за собой священный стол, и вскоре они спеленали павших Принцев и полководцев. Даже в том случае, если погибший был простым командиром (но сыном богатого торговца), оставалась возможность, что кто-то позаботится о его останках. Любой бальзамировщик прекрасно знал, что в Мемфисе или в Фивах он получит вознаграждение, если доставит семье хорошо спеленутое тело сына. Еще до того, как все приготовления закончились, сотня военачальников была заботливо уложена на различные повозки, и, несмотря на то что работа делалась в полевых условиях, лишь некоторые из этих завернутых тел стали вонять.

С ранеными дело обстояло хуже. Некоторые выжили. Некоторые умерли. Ото всех них исходила удушающая вонь. Войска Амона, Ра, Птаха и Сета шли одно за другим такой длинной колонной, что путешествие от ее головы до хвоста занимало целый день. Теперь мы действительно походили на разрезанного на четыре части червя. Однако нас соединял запах тлена. Мы двигались медленно — мутная река, полная разлагающейся плоти, а крики раненых, когда их повозки прыгали по камням узких ущелий, наводили ужас.

Разумеется, мы все испытывали боль. У кого из нас не было множества скверных ран и царапин? У меня вдобавок к прочим болячкам вскоре образовалась дюжина нарывов, и я чувствовал, как яд из старых ран скапливается в новом месте. После третьего дня у некоторых из нас разыгралась лихорадка, и в палящем мареве этого похода то, что сперва виделось победой, исказилось в нашем воспаленном воображении, приняв облик поражения. К четвертому дню нас стали атаковать. Некоторые из лучших отрядов Муваталлу преследовали нас; их было не так много, чтобы они представляли серьезную угрозу, но для нападения на тех, кто шел сзади, у них хватало сил. Они убивали одних, ранили других и уносились прочь. Мы теряли время, преследуя их, и еще больше — хороня наших убитых. Поскольку повозки для раненых были переполнены, пешие воины тащили носилки, и некоторые из них падали от жары, отставали, и им приходилось нагонять ушедших. Другие пропадали безвозвратно.

Во время одного из своих набегов хетты попытались украсть нескольких ослов, нагруженных отрубленными руками. Только для этой цели мы использовали более десятка животных, и каждый вез по два больших мешка — по одному с каждого бока. Запах от них, если не приближаться, был не таким уж страшным: ведь на руках так мало плоти, что кожа сама быстро высыхает, хотя дух, шедший от одного из этих мешков (если, конечно, ты был настолько глуп, чтобы засунуть в него свою голову), так же ясно улавливался ноздрями, как запах гнилого зуба. Чистое проклятье. Оставь его в покое, и он едва ли проникнет в воздух. Но стоило подойти слишком близко, и зловоние оседало в извилинах твоего носа. Свободный от привязи Хер-Ра был не в состоянии держаться на расстоянии от мешков с руками. Он донимал этих ослов самым худшим образом. Пытаясь броситься вперед, они путались в упряжи, которая затягивалась на их шеях — испуганный осел всегда карабкается через своего собрата, — и в этой сумятице разорвался мешок. Хер-Ра устроил себе пир из того, что упало на землю. Я прибежал, чтобы оттащить его, поскольку кроме нашего Фараона он слушался только меня, но опоздал. Он уже сожрал около дюжины тех рук и принялся за другие. Виды Пирамид плясали в его мозгу, а потом их сменили видения огромных городов. Я никогда не встречал таких строений, какие возникали теперь в голове Хер-Ра. В них были тысячи окон, или то были огромные башни, и они вздымались на невероятную высоту. Словно в знании поедаемых им рук, пребывали части тех великих построек, которые еще предстояло возвести. И все же — какая ужасная пища! Зубы Хер-Ра были достаточно крепкими, чтобы сокрушить ваши кости, однако его пасть предпочитала мягкую плоть, которую он любил раздирать на ленты. Теперь же он сломал себе зуб и захныкал, как ребенок, у которого что-то болит, но не прекратил есть, продолжая заглатывать эту мерзкую морщинистую кожу, распространяющую отвратительный запах, эту сухую плоть вместе с мелкими костями рук, которые он разгрызал с таким хрустом. Но что-то в запахе этих рук заставляло Хер-Ра пожирать их. Он зарычал на меня по-настоящему злобно, когда я попытался оттащить его. Он хотел принять на себя это проклятие. Мы бросаем вызов некоторым проклятиям, желая проникнуть в них. Тупая ярость исходила от этих рук, сокрушаемых во второй раз. Но именно поэтому Хер-Ра и исполнился такой злобы. Они вызывали в нем видения будущего. Снова я увидел строения, высокие, как горы.