Читать интересную книгу Белая береза - Михаил Бубеннов

Во второй по счету машине, на заднем сиденье, легко покачивало человека в шапочке с козырьком и в меховом пальто; у него было усталое лицо с маленькими усиками под носом и быстрыми, тревожными в глубине зрачков глазами…

Это был Гитлер.

Еще на аэродроме командующий группой "Центр" генерал Боок предложил обожаемому фюреру остановиться на своей даче. Но Гитлер промолчал, и Боок не понял: или это означало отказ фюрера посетить его резиденцию, или он, занятый своими мыслями, просто не слышал обращенных к нему слов, что с ним, по слухам, случалось все чаще и чаще. Поэтому Боок решил набраться смелости и еще раз повторить свое предложение, тем более, что был уверен Гитлеру понравится на его даче: там полный комфорт, уют и покой.

— Мой фюрер, — сказал Боок, — я буду счастлив, если…

— Нет, нет! — быстро перебил его Гитлер, и стало ясно, что он слышал предложение командующего еще на аэродроме.

Черные комфортабельные лимузины свернули с шоссе на узкую дорожку, ведущую в лес, и вскоре остановились; у всех машин одновременно лязгнули с обеих сторон дверцы; из всех машин высыпали люди в темных шинелях, с автоматами.

Гитлер вылез из машины последним.

— Прошу сюда, мой фюрер! — сказал Боок.

Гитлер торопливо, как все делал, осмотрелся вокруг. Да, доложили точно: место тихое и красивое. А вечер… Какой вечер! Гитлер впервые видел вечер морозной русской зимы. И ему, у которого все еще теплилась страсть к живописи, подумалось: так и просится этот вечер на полотно!

Осторожно наблюдая за выражением лица Гитлера, генерал Боок немедленно уловил его мимолетную мысль.

— Какой вечер, мой фюрер! — воскликнул он счастливым голосом, зная наверное, что на этот раз не делает промаха в разговоре. — Чудесно! Эти краски…

Но Гитлер, услышав Боока, сорвался с места…

В лесу, недалеко от шоссе, специально для Гитлера (его приезд ожидался давно) заранее был приготовлен маленький, узенький блиндаж из железобетона; толщина его стен — два метра, потолка — того больше, а единственное круглое окно защищено решеткой из рельсов.

У входа в блиндаж стояли часовые.

Гитлер вдруг нервно остановился и прислушался, приподняв правое ухо. Да, он не ошибся!

— Это что скрипит? — спросил он, не оборачиваясь к свите.

Все замерли, прислушиваясь к лесной тишине. В самом деле, недалеко в лесу что-то поскрипывало — тягуче, нудно…

Уловив торопливый шепот адъютанта, Боок подвинулся к Гитлеру, виновато ответил:

— Мой фюрер, это скрипит дерево.

— Дерево? Без ветра?

— Да, но это, конечно, сухостойное дерево…

В маленьком блиндаже, похожем на могильный склеп, Гитлер словно бы выпрямился — стал казаться выше ростом, у него появилась спокойная, властная осанка, во взгляде — привычная самоуверенность.

Гитлер приехал в Смоленск, чтобы лично руководить вторым, "генеральным" наступлением на Москву, назначенным на следующее утро. В своем блиндаже он выслушал доклады о готовности армии к этому наступлению и, как всегда разгорячась, произнес слова, которые вошли в приказ по группе "Центр" и 16 ноября, когда началось наступление, стали известны во всем мире.

— Я приказываю, — прокричал Гитлер, — любой ценой рассчитаться со столицей Москвой!

…Между тем среди высших офицеров ставки шел горячий спор о сухостойной сосне, оказавшейся невдалеке от блиндажа Гитлера. Все, кто руководил строительством блиндажа, уверяли, что они никогда, даже в ветреные дни, не слышали поблизости скрипа дерева. Встал вопрос: что делать с сухостойной сосной? Одни предлагали: свалить ее немедленно! Другие спрашивали: а нужно ли это делать? Да, фюрер услышал и обратил внимание на скрип дерева, но ведь он ничем, ни единым словом, ни единой черточкой своего лица не выразил в связи с этим своего недовольства. А не потревожит ли фюрера, спрашивали они, треск и грохот падающей в молодняк огромной сухостойной сосны? Не лучше ли, говорили они, подождать немного; ведь у сухостойных деревьев часто бывает так: поскрипит, поскрипит без всякой видимой причины и вдруг, даже при ветреной погоде, замолкнет, точно окаменеет…

После долгих споров решили подождать.

Наступила ночь, на земле по-прежнему было тихо, но сухостойная сосна — нет да нет — все поскрипывала и поскрипывала уныло, нудно и жалобно: с болезненной навязчивостью твердила всему лесу о своей старческой немощи…

XVI

В тот час, когда Гитлер поселился в железобетонном блиндаже под Смоленском, в частях немецко-фашистской армии, действующей на Центральном фронте, состоялись полевые богослужения: пасторы читали проповеди и благословляли солдат на новые воинские подвиги.

Вся подготовка к наступлению была закончена. Солдаты Гитлера видели, какая огромная сила сосредоточена для разгрома Москвы, и верили в успех своей армии.

Но вскоре после богослужения в полку старого и незадачливого полковника фон Гротта произошло чрезвычайное происшествие, о котором немедленно стало известно даже в ставке Гитлера. Происшествие было необычным для немецко-фашистской армии тех дней.

…Старший солдат Отто Кугель, линотипист из Лейпцига, вернулся с богослужения молчаливым и угрюмым. Никто из взвода, даже обер-сержант Иоганн Брюгман, ярый наци, строго следивший за состоянием духа солдат, и тайный агент гестапо солдат Генрих Эльман не обратили внимания на это обстоятельство. Все были возбуждены страстной проповедью пастора, шумно мечтали о предстоящей победе, наградах, трофеях и веселой московской жизни. Когда же было обращать внимание на Кугеля? К тому же всем было известно, что Кугель в последние дни часто жаловался на головные боли и недомогание.

После ужина, почистив оружие и приготовив боеприпасы, все солдаты принялись писать письма и дневники. Один Брюгман, выпив лишнего, никак не мог успокоиться — все болтал и болтал о новом наступлении. Он то ложился на нары и всхрапывал, как лошадь, то вскакивал, должно быть пробуждаясь от своего храпа, ошалело осматривал подполье крестьянского дома, заселенное солдатами, и кричал:

— Ага, молчите? Да, да, пусть кто-нибудь скажет, что наша авиация не сделает завтра отбивную из Москвы, и я тому подлецу выбью все зубы! А ну, кто может доставить мне такое удовольствие? Ха-ха! Может быть, кто-нибудь думает, что менее сотни километров, которые остались до Москвы, мы не пройдем за неделю? Любопытно бы знать, у кого ослабли ноги? Ха-ха! Нет, через неделю мы будем гулять, черт возьми, в московских кабаре, как гуляли в Париже! Помните? Да, да, черт возьми, на каждого будет девушка!

Никто не слушал болтовню пьяного Брюгмана. О предстоящем наступлении солдаты уже наговорились вволю. Теперь они сидели вокруг железной печки, раскаленной докрасна, около вонючих сальных плошек, едва освещавших подполье, и сосредоточенно занимались своими делами. Лишь Отто Кугель иногда слушал Брюгмана, мрачно сдвигая черные брови и вонзая в обер-сержанта темный взгляд…

У Отто Кугеля жила в Лейпциге только мать; отец, рабочий типографии коммунистической газеты, после прихода Гитлера к власти умер в концентрационном лагере, старший брат совсем недавно погиб под Ленинградом. Отто Кугель беспокоился о несчастной матери и писал ей часто. Но сегодня письмо к ней никак не получалось: вместо ласковых слов к матери на бумагу ложились резкие, гневные слова о проповеди пастора. "Вы, немецкие солдаты, — говорил пастор, — избраны богом на тяжелый путь войны и должны, если это будет нужно, дойти до горького конца…" Экий мерзавец! Отто Кугелю хотелось ударить Брюгмана по пьяной морде, а всем сказать несколько крепких слов о гнусной проповеди пастора.

Отто Кугель решил сделать сначала очередную запись в дневнике, а потом, когда успокоится, соберется с мыслями и вспомнит все ласковые слова, взяться за письмо к матери.

Но и запись в дневнике делать не хотелось. О чем писать? Самое большое событие сегодня — проповедь пастора. Но разве можно писать о том, как именем бога пастор посылает на смерть? Самая большая весть сегодня весть о новом наступлении. Но разве можно высказывать какие-либо мысли по этому поводу в дневнике? Отто Кугель всегда вел записи очень осторожно, стараясь собрать в дневнике, как в копилке, больше фактов и меньше мыслей.

Не зная, как сделать запись, Отто Кугель начал бесцельно перелистывать дневник. Взгляд его схватывал отдельные фразы и слова. Летние записи были большие — в них встречалось много такого о войне, что сейчас бы Отто Кугель не пожелал держать в своей копилке. Странно, каким он был наивным в начале похода в Россию. Осенние записи становились все короче и короче: оказывается, в последнее время требовалось совсем немного бумаги, чтобы описывать жизнь немецкого солдата на войне.

Незаметно Отто Кугель стал перечитывать свои записи полностью…