словно все вокруг затаило дыхание. От этой тишины становилось еще тоскливее.
– Мне до сих пор сложно представлять, что ты был частью мира Света и Тьмы. Что ты ходил здесь, сражался. Видел всех протекторов и даже, может, работал с ними. – Я усмехнулся. – Интересно, что ты о них думал? Кто тебя раздражал, кто вызывал восхищение? А еще я хочу знать, как ты связан с Антаресом. Отец, почему его разум столько лет лежал в твоей погребальной урне? И где он был до этого?
Мне отвечало лишь молчание стен, хотя я и делал паузы, словно давая собеседнику время на ответ. Но тут был я один и никого больше. Конечно, существовал еще Антарес, но он больше не давал о себе знать. Я вздохнул.
– Ты не ответишь. Уже никогда и ничего мне не ответишь, конечно. Но, видит Свет, я все узнаю. Этот секрет, должно быть, очень важен для тебя, верно? Простой адъют… Что ж, в этой Вселенной для больших событий статус – не главное. Это я понял на собственном примере.
Я почувствовал жжение в глазах и поднялся. Нелепо. Все еще нелепо. Нужно вернуться в Лазарет. Легче мне не стало, в грудь точно булыжник поместили. Но перед тем как выйти из комнаты, я задержался. Мне хотелось сказать что-то еще, слова насильно лезли наружу.
– Я бы хотел, чтобы все сложилось иначе, чтобы ты был здесь, – выдал я. – Но если бы ты не умер, кто знает, как все повернулось бы потом, кем бы я стал… Знаешь, ты говорил мне о том, что, узнав о целях человека, мы узнаём его самого. Я все еще не знаю, кто я после всего случившегося. Слишком часто моя душа дробилась и восстанавливалась. Но некоторые цели у меня уже имеются, и я верю, что они правильнее тех, что стояли передо мной после твоей смерти. Я обещаю, что буду лучше, гораздо лучше. Чтобы ты гордился мной, когда мы встретимся вновь. Я буду стараться.
И тогда я покинул ту мрачную комнату с переливающимся сиянием, где, казалось, оставил частицу своей души.
Глава XXXII
Ведомые общими целями
Я стоял на балконе двенадцатого этажа. Отсюда открывался красивый вид на Землю, мерно плывущую далеко внизу. Она призрачно отливала голубым сиянием и казалась необычайно величественной с подобной высоты.
Уже прошло несколько суток с тех пор, как я подселил в себя разум Антареса. За это время много чего произошло. Во-первых, протекторы начали возвращать Усыпальницу в прежнее состояние, используя сложные и опасные манипуляции, заставляющие время для вещей идти вспять. Во-вторых, они обнаружили, что Лэстрада помимо активации портала для темных сбила всю нашу связь с заоблачным миром. В-третьих, разбирались со мной.
Не буду подробно описывать, как другие отнеслись к тому, что мне каким-то образом удалось впихнуть в себя Антареса. Скажу только, что протекторы были так поражены, что некоторым даже пришлось присесть. Меня долго расспрашивали обо всем, и я без энтузиазма отвечал, лежа в койке Лазарета, где и очнулся. Душу без конца осматривали, оболочку лечили всеми доступными способами. Новость о Меморе многих потрясла и огорчила. Кто-то долго не мог поверить, что она оказалась дэларом. Все-таки для протекторов заоблачница была наставником и другом, которая на деле обманывала всех лишь для того, чтобы дождаться меня.
Коул, который к тому моменту стал полноправным Смотрителем, созвал собрание, но меня участвовать, к счастью, не обязал. Там все обсуждали события минувших дней и подводили итоги. Мне приказали отдыхать. И в этот раз я послушался. Только теперь я наконец-то понял, как же вымотался мой организм. Спал я ровно сутки, плюс-минус полчаса, и после пробуждения чувствовал себя неожиданно посвежевшим, хотя вставать по-прежнему было больно. Ногу мне залечили, а чудесное исцеление плеча и ожогов объяснили тем, что у звезд очень быстрая регенерация. По крайней мере, пока разум Верховного был внутри меня, он мог предотвращать те повреждения, что приносил оболочке его светозарный огонь.
Благодаря чужому разуму мой облик изменился. Перемены были нестрашными, но даже самому себе я казался чересчур бледным. Некоторые пряди волос стали ярко-алыми, а вот глаза… они словно покрылись стальным налетом, трещинами, сверкающими на свету. Я долго рассматривал этот признак звездного присутствия и больше к зеркалам не подходил.
Но друзья делали вид, что не замечают во мне перемен, желая поддержать меня. Я смел принесенную Фри еду подчистую. Наставницу вылечили быстро, и это не могло меня не радовать. Фри от меня не отходила, все расспрашивала, как я себя чувствую. Но отвечать было особо нечего – Антареса я не ощущал с тех пор, как рухнул портал.
Обо всем том же, только более настойчиво расспрашивала Ламия, которая записывала все для манипуляционного отдела. Я многое ей рассказал и, пока Фри отходила, попросил нашу безумную ученую об одном одолжении, передав ей подвеску-звезду.
Вскоре мы с ней сидели в Манипуляционной. Это место выглядело фантастично – большая лаборатория, сильно отдающая чем-то алхимическим. Одна из стен – сплошное окно. В помещении были отведены специальные места для безопасного создания манипуляций. Нашлось множество хлама вроде сваленных в углу инфор и макулатуры. Десятки столов были заставлены стеклянными инструментами. В соседних комнатах находились склады с накопителями и образцами с планет и спутников. На полках громоздились фолианты-справочники с бесконечным набором меток.
Сидя здесь, я потрясенно выслушивал то, что выяснила Ламия. Подвеску она мне вернула и теперь восторгалась тому, что узнала, и просила меня дать ей еще немного времени на обследования и опыты, но я решил, что с меня хватит процедур на ближайшие лет двадцать.
Ламия показала мне кольцо Лэстрады, которое протекторы нашли в Усыпальнице.
– Очень ловкое устройство, потрясающий прорыв! – вдохновленно заявила она. – С помощью этого украшения ее и не распознали. То, что другие видели иную внешность, – мелочь. Мне удалось выяснить, что сюда были помещены остатки двух осколков Меморы – они создавали ауру ее энергии вокруг дэларши. Также – это просто теория, но предполагаю, – что сам разум звезды где-то запечатан и ему не дают отправиться по дальнейшему пути, чтобы ее хранилище продолжало вырабатывать светозарный огонь. Такая вот видимость жизни. Даже Магистрат Света не раскусил.
Следующей темой встречи была сфера с моим осколком души, которую Ламия тут же и положила между нами.
– Лэстрада почти все выжгла, – тараторила Ламия, оглядывая треснувшую сферу, внутри которой одиноко горел слабый фиолетовый огонек. – Воспоминаний там с гулькин нос. Осколок-то цел, и его эфир восстановится со временем, но память