вызывали никакого ужаса. Но страх всё же оставался – сколько бы смертей ты ни видел бы, со своей собственной смириться было всё равно страшно. А со смертью самых близких – ещё страшнее. И поэтому… я не желала никому смерти. Ни своим друзьям, ни отцу, что остался единственным моим родственником, ни Филис, ни даже Элрою, ни тем более Джозефу, как бы последний со мной ни поступал. Все они в той или иной степени мне были дороги, как бы некоторых из этих людей я сейчас ни не любила или ненавидела. В какой-то период моей жизни все эти люди принесли для меня свою любовь или поддержку: Ричелл и Ченс теперь мои верные друзья, Филис – девушка, которую я очень любила; Элрой мне помог понять саму себя, какими бы жестокими методами он ни пользовался; отец какое-то время меня не трогал и дарил мне классные подарки на дни рождения, когда я была совсем маленькой – теперь я это вспомнила; а Джозеф…
Джозеф мне был так дорог, что какие бы плохие слова я ему ни сказала и какие бы негативные эмоции ни испытывала в тот или иной момент, сердце всегда будет его любить. Всегда.
В-с-е-г-д-а.
– Мне кажется, ты изменилась? – Мэйт посмотрел на меня и попытался привычно улыбнуться. – Я имею в виду не внешне, хотя так ты, конечно, выглядишь ужасно худой. Я имею в виду… ну, либо мы давно не общались, либо… не знаю, ты мне показалась изменившейся.
Я обвела усталым взглядом свою комнату: пыль парила в вечернем воздухе, на тёмных обоях строили причудливые пятна синий свет, льющийся из большого окна, за которым усыпанные снегом верхушки деревьев рассекали небо, полное дыма от многочисленных сгоревших домов и деревьев. Так давно не было видно ни солнца, ни покоя, ни нормальной жизни – хотелось лета, единственного солнечного жаркого дня в Колдстрейне, и купаться, чтобы смыть с себя всю эту зимнюю грязь и мёртвый холод. Будто вот-вот – и вынырнешь из воды, а снаружи окажется не до омерзения надоевший белый снег, а яркое солнце и голубое небо, как цвет глаз Джозефа…
– Да, ты прав, я изменилась, – привалившись спиной к стенке, я устроилась рядом с другом на кровати. – Не знаю точно, как всё это произошло, но мне кажется… я слилась с двумя другими личностями: одна первичная, а вторая – та, что помнит детство.
– И… что ты помнишь?
Мэйт спросил меня как всегда с надеждой на то, что он сможет помочь, и я наконец-то расслабилась, осознав, что доброта, забота и удачные шутки, которые проявлял парень, принадлежали не манипуляциям Элроя, а самому характеру моего друга. Так странно видеть его сейчас: темнокожего, тощего, нескладного, изуродованного, но такого родного – мы никогда не спешили встретиться друг с другом, но судьба сама свела нас вместе. И за это я ей была впервые честно благодарна.
– Я помню… помню, как мама укачивала меня во время сильной грозы на кухне с работающей плитой, потому что было очень холодно. Помню её руки, улыбку, ещё вполне счастливое лицо, когда она мне рассказывала то страшилки, то весёлые истории на мои глупые вопросы. Помню, как гуляла в парке, как ходила в кафе «Дорога в небеса», помню учёбу в школе, а точнее некоторые её моменты и то, как там было почему-то очень жутко. Наверное, из-за страха к школе и желанию того, чтобы кто-то другой ходил туда, у меня и появились такие личности, как Кейт и Роза… А ещё я помню эксперименты отца. Помню, как он впервые привёл меня в лабораторию, которая потом стала для меня кошмаром наяву. А ведь всё начиналось с простых уколов и каких-то сывороток, а затем… – я судорожно вздохнула и дрожащей рукой машинально коснулась того уха, где не хватало мочки. – Он нашёл что-то во мне особенное и начал брать образцы моей кожи, наносить шрамы, подставлять под ток и многое другое… И помню это отчаяние в глазах матери, когда она видела, что со мной творил отец, и вспоминала, как от этих экспериментов погиб мой брат, но ничего поделать она не могла… Я помню так много, что это только пугает.
Мэйт слегка вздрогнул от моих слов, хотя до этого сидел так тихо, точно собственные страхи не давали ему пошевелиться. И я понимала его, ведь он сам прошёл через многие жестокие опыты, что проводил над ним Элрой. Мы оба – решето из мяса и крови, продырявленная плоть и длинные шрамы на теле, отравленная кожа и выколотые глаза.
Мы – остатки человечности, что выплюнул последний прохожий.
– Ты же никогда ничего не боишься, – проговорил Мэйт испуганно.
Я с грустью вздохнула.
– А теперь боюсь. И очень многого.
– Я тоже очень боюсь, – в панике сжал мои пальцы парень и со сломленным видом взглянул на меня. – Я ведь так хотел твоей помощи, но… Элрой никогда не позволял мне ничего делать из того, что помогло бы мне или разоблачило бы его. Мне так было тяжело тебе врать или выдумывать всякие истории о Сан-Диего, хотя Элрой специально всё узнавал об этом городе. И мне так было одиноко сидеть в этом чёрном подвале, где единственная для меня компания был Элрой или ты. Ты даже не представляешь, как каждый твой звонок, сообщение или эфир дарил мне столько радости! Но теперь ты, наверное, будешь ко мне относиться не так, как раньше, потому что…
– Ты спас меня, Мэйт, – оборвала я, поправляя чёрные кудри его давно немытой шевелюры. – Мне нужен был «толчок» для того, чтобы вернуться обратно в тело. Нужен был кто-то, кто ещё остался очень дорогим для моего сердца. Кто-то, кто не предавал меня и не делал мне ничего плохого. И этим «кто-то» оказался ты, Мэйт. Если бы я случайно не встретила тебя, то кто знает, что тогда бы со мной было. Да, я ненавижу Элроя за то, что он сделал с тобой и со мной, но… как бы противно это ни говорить, но если бы он не держал тебя, я бы не смогла спастись благодаря тебе.
– Я… очень рад этому, правда, – как можно увереннее сказал парень, прежде чем поникнуть. – Я всегда дорожил нашей дружбой. Ничего важнее в моей жизни не существовало в последний год.
– А до этого какая у тебя была жизнь? – с тоской спросила я.
Друг устремил взгляд здорового глаза на темнеющее небо.
– Знаешь, но я не врал, когда говорил, что родился в Сан-Диего,