Очевидно, что два определения тождественны, отличаясь лишь мнением о факте, и в равной степени давали возможность в нужный момент подвергнуть сомнению единство страны, ибо ей оТказано в историческом прошлом. Борьба против насильственной! «соединения» всегда правомерна, а разочарование в благодати про» летарской революции сразу позволяет усомниться в целесообразности единства. В пропаганде холодную войну объявили силовым и идеологическим барьером потенциальной экспансии мощного государства с мессианской идеологией. В той известной мере, в какой это действительно имело место и относилось к установлению опеки над Восточной Европой и навязыванию ей коммунистической идеологии, ее можно было бы считать естественной и традиционной политикой мировых держав. Но на деле его стратегия заключалась не в «терпеливом, длительном и бдительном сдерживании» (по Дж. Кеннану, автору официальной доктрины США), но в отрицании целиком историко-геополитического феномена СССР как преемника России.
Резолюция конгресса США от 17 июля 1959 г. постановила отмечать ежегодно «неделю порабощенных наций» и стала законом P. L.86–90, обязавшим президентов из года в год подтверждать цель США освободить жертвы «империалистической политики коммунистической России, приведшей с помощью прямой и косвенной агрессии, начиная с 1918 года, к созданию огромной империи, представляющей прямую угрозу безопасности Соединенных Штатов и всех народов мира»[440]. «Находящимися под советским господством» были названы все народы союзных республик, «Казакия» и «ИдельУрал», кроме русского. Это неопровержимо демонстрирует главный аспект холодной войны, не понятый ни либеральной частью русской эмиграции, ни ортодоксальными коммунистами: борьба не с коммунизмом, а борьба с «русским империализмом», причем на самой территории исторического государства Российского, которая никогда до революции не подвергалась сомнению самыми жесткими соперниками России на мировой арене.
Малоизвестная книга Льва Е. Добрянского, профессора Джорджтаунского университета и председателя «комитета по проведению недели порабощенных наций», разработчика концепции, реализованной на государственном уровне, проясняет смысл «крестового похода против коммунизма». Добрянский интерпретирует Октябрьскую революцию как «сокрушающее восстание всех нерусских народов России» и призывает вновь разрушить «русский колониальный гнет над тюрьмой народов». Он (не без оснований) видит мало общего между взглядами и философией Маркса и конечным продуктом марксизма-ленинизма на российской почве и предлагает применять к СССР оценки из «Тайной дипломатической истории», в которой Маркс призывал вернуть Россию к Московии в положении Столбовского мира. Полагая величайшей ошибкой Запада избрание такой внешнеполитической идеологии, которая позволила «русскому колониализму и империализму» с Ивана III прикрываться жупелом коммунизма, Добрянский и другие авторы доказывают, что компас «русского медведя», его «полярная звезда» неизменно указывает на захваты и порабощения нерусских народов[441].
Этот документ, хотя и вызвал негодование Н. Хрущева, обрушившегося на Р. Никсона в ходе его визита в Москву, тем не менее был скрыт от советской общественности и даже не стал разрешенной мишенью для обстрела советской историографией, как и внушительный пласт подобной американской политической литературы. Так, вплоть до перестройки важнейший аспект противостояния остался за официальным кадром борьбы как на мировой арене, так и внутри СССР. Обе стороны предпочли сделать официальным знаменем борьбу коммунизма и либерализма. Ответить на вызов, не реабилитировав русскую историю, было невозможно… Для американской стороны обнажать цель расчленения СССР, основателя ООН, с которым США имели дипломатические отношения, было не только неплодотворным, но и вопиюще противоречило международному праву. Начиная с Кеннеди, ежегодные декларации цитировали резолюцию Конгресса сокращенно, опуская пункты с упоминанием советского господства. Неудивительно, что враждебность к геополитическому феномену СССР на протяжении всей советской истории возрастала, когда планы раздробления России «ради победы коммунизма во всемирном масштабе» в духе III Интернационала отступали, и ослабевала, когда те же планы, только уже ради «победы либерализма», возвращались. Максимальное неприятие относится к «державному» периоду.
Характерной является позиция западной интеллигенции — по своим философским устоям левой и даже поклонницей основ марксизма. Она с сочуствием относилась к идее революции и к большевистской России и закрывала глаза на «красный террор», когда физически уничтожались коренные русские сословия. Певцами русской революции были всемирные литературные и общественные знаменитости, отказавшиеся, как Р. Роллан, Ж. П. Сартр и другие, осудить революционный террор. В 50-е годы западные интеллектуалы отвернулись от СССР и осудили репрессии, но не против носителей национального и религиозного начала, а лишь те, что гильотинировали октябрьских дантонов, когда «революция как Сатурн начала пожирать собственных детей». Либералы разочаровались в СССР, но не в идее революции.
Послевоенный СССР уже не удовлетворял мировой левый дух как раз потому, что внутренне идеологически уже утратил импульс антихристианского вызова миру, перестал «в нужной мере» быть антиРоссией, хотя, конечно же, оставался не-Россией. Вместо источника перманентного бунта против любых исторических и духовно-культурных устоев и традиций, каким был Октябрь 1917-го, Май 1945-го превратил СССР в державу с интересами, вполне определяемыми, несмотря на идеологические искажения, традиционными критериями, и соблюдающую правила игры на мировой арене, а внутри страны создал консервативную, даже ханжескую систему ценностей и жесткую общественную иерархию. Именно «недостаток» левизны Советского Союза, утрата им импульса «ниспровержения» традиций, а значит, самого антихристианского духа революции, близкого общечеловекам всех мастей, привели западноевропейского «прометеевского» индивида в духовное «уныние».
Индивид, как и в XIX веке, подготовившем революции XX столетия, повергнут в очередную стадию «отчуждения», которой опять занялась западная философия и социология, конечно же, с марксистскими корнями (Г. Маркузе). А вскормленные ею интеллектуалы проявляют свое полное отчуждение от богоданного мира по-разному: на Западе в 60-е годы происходят две своеобразные революции. Разочарованные «пламенно-левые» — Режи Дебре, Э. Че Гевара, Пол Пот, закончивший Сорбонну, уходят из «декадентского» мира в джунгли делать новые бескомпромиссные революции, поскольку Великая Октябрьская выродилась и провозгласила устами Хрущева бюргерские идеалы: «Догнать и перегнать Америку». Разочарованные левые «скептики» демонстрируют характерный для всего западного мира всплеск левого нигилизма в общественной жизни, культуре и искусстве. Запад пережил революцию, которую не слишком заметили, но последствия ее ощущаются сегодня не только на уровне культуры. Детища этой революции — левые правительства западноевропейских членов НАТО соучаствуют в Дранг нах Остен под флагом либерального универсализма — то есть мировой либеральной революции.
Студенческий бунт 60-х годов был духовной бескровной революцией против общественной иерархии. При всей внешней иррациональности это была успешная революция асоциального антиэтатизма, успешный разгром «оков» традиционного государственного и гражданского сознания. Если революция 1917-го породила освобожденного гегемона, внушила целым историческим классам сознание особого предназначения и безгреховности, права вершить историей, то пассивная революция 60-х годов породила индивида, освобожденного от сопричастности к борьбе добра и зла, к своему обществу, нации, государству и его институтам самосохранения. Параллели с революциями прошлого очевидны: музыка, литература и театр абсурда — логическое «общечеловеческое» детище предреволюционного русского авангарда, крайне большевистского театра В. Мейерхольда с его открытым лозунгом «эстетического расстрела прошлого»[442] и сугубо левого общечеловеческого «эпического театра» Б. Брехта. Явление хиппи — наиболее яркое проявление левого философского нигилизма, «пассивной» революции тотального отчуждения от мира и бытия, демонстративного пренебрежения всеми ценностями и их отрицания — стирания грани между добром и злом, объясняющего последующую популярность на Западе некоторых ветвей индуизма, необуддизма с их максимальным квиетизмом — отстраненностью от реальной жизни человечества и его социума. Наконец, «новые левые» и «новые правые» — формы одной и той же тоски по планетарным утопиям и по «левым» и «правым» — «консервативным», но обязательно революциям. Неслучайно многие представители европейской «новой правой» находят общий язык с масонами а в России — поклонниками раннего большевизма.