Читать интересную книгу Россия и русские в мировой истории - Наталия Нарочницкая

Определение холодной войны, как и ее причин, имело зеркальный аналог в советской внешнеполитической идеологии и пропагандистском арсенале лишь с обратным знаком: современные международные отношения — это «классовая борьба мирового империализма и коммунизма», проявляющаяся (исключительно благодаря миролюбию социализма) прежде всего в сфере идеологии, но также в борьбе «агрессивного блока НАТО» с «оплотом мира и социализма» — Советским Союзом. Так трактовали «главное противоречие нашей эпохи» будущие идеологи «демократической перестройки международных отношений», в то время маститые пропагандисты советской внешней политики и космополитической доктрины обострения идеологической борьбы как формы классового противоборства мирового социализма и капитализма[437]. Их «кузены» в полном согласии с той трактовкой противостояния провозгласили после победы «либерализма» над коммунизмом «конец истории» (Ф. Фукуяма).

Не следует оспаривать, что коммунистическая доктрина СССР безусловно окрасила холодную войну и придала ей специфические черты. Но очевидно и то, что холодная война обязательно состоялась бы в иной форме, даже если в 1945 году на месте коммунистического СССР возродилась и восстановила бы свою историческую и национально-религиозную ипостась Российская империя, ибо мнимым «борцам против большевизма» были весьма по душе главные первоначальные задачи русской революции. Довести эти задачи до логического конца, закрепить их навечно, не допустить восстановления преемственности русской истории — вот главный смысл западной политики в отношении СССР в XX веке.

Сведение противостояния Запада и геополитического феномена СССР — России исключительно к демагогии о борьбе коммунизма и демократии было нужным для того, чтобы потом обосновать правомерность замены итогов Второй мировой войны, которую СССР выиграл, на итоги холодной войны, которую СССР проиграл, причем проиграл в роли носителя коммунистической идеи. Идея и носитель были повержены с афишируемым треском. Но ликование либерализма странно не соответствовало абсолютной безвредности идеи коммунизма для Запада в силу ее уже полной непривлекательности в конце XX века. Триумф связан с тем, что под видом коммунизма, казалось, удалось еще раз похоронить в зародыше потенциальную возможность исторического возрождения России. Ибо Великую Отечественную войну СССР выиграл в своей ипостаси Великой РОССИИ.

Без осознания этого важнейшего феномена нашей многострадальной истории XX века невозможно понять суть мировых и международных процессов и судьбу послевоенного СССР. Этого не смогли понять и не хотят до сих пор понять ни советские прекраснодушные либералы (не прекраснодушные это понимают и всячески стремятся подвергнуть сомнению память о войне), ни ортодоксальная часть советских коммунистов, ни, как это ни парадоксально, кипящая ненавистью к ним та часть русской внешней и «внутренней» эмиграции, которая тщится морально и исторически оправдать РОА, НТС и иже с ними. Новый раунд этих попыток повторяется сейчас.

Даже беглый взгляд на сложные мотивации тех эмигрантов, чье решение в меньшей степени было определено обстоятельствами личных перипетий судьбы (казаки и некоторые другие), связавших себя с власовцами, показывает: размежевание за некоторыми исключениями прошло по линии «либералы и почвенники». По свидетельству светлой памяти Н. И. Толстого, очевидца этого процесса в эмигрантской среде Белграда, «либералов-пораженцев» было 15–20 %. Именно они в разной форме затем оказались соучастниками и войны холодной, вольно или невольно став на сторону «мировой закулисы». Из этой среды питался НТС, который объединил поначалу пламенных патриотов России. Но их деятельность после мая 1945-го стала исторически абсурдной. В это время прозорливые уже понимали подоплеку мировых процессов и чувствовали, что после воины все заграничные русские структуры с политическими целями, невольно и неизбежно оказавшиеся под колпаком западных спецслужб, как бы искренни ни были их члены, не только не способствуют «освобождению» России, но, став инструментом могущественных, отнюдь не русских, сил, лишь помогут обрушить ее с трудом выживший каркас.

Не дерзая судить всю власовскую «армию», в которой оказались не только банальные предатели, но несчастные, морально сломленные люди со сложнейшей судьбой, отметим, что поклонники и адвокаты из русских за рубежом генерала А. Власова, подобно Ленину в 1914 году, желали поражения собственному правительству и победы оккупантам. Смехотворны рассуждения о временности союза с Гитлером и последующей гипотетической борьбе «армии» Власова без промышленного обеспечения уже против Гитлера и его колоссальной военной машины, для слома которой потребовались десятки миллионов жизней и четыре года невиданного духовного и физического напряжения. Исторически не оправдываемы попытки развязать войну гражданскую во время войны Отечественной, в которой на своей земле против чужеземцев народ во все времена сражается только за Отечество, какие бы символы ни были на знаменах[438]. Однако во внешней пропаганде холодной войны центральным стал тезис, что не русский народ, а лишь «большевики» и подневольные сражались против родственного фашизма за мировое господство — война между равными тоталитарными монстрами, чему служит и проникшая в посткоммунистическую Россию пропаганда НТС. В такой интерпретации «ярость благородная» обессмыслена, а война перестает быть опорным пунктом национального сознания, ибо у русских в XX веке вместо национальной истории остается лишь погоня за ложными идеалами. Однако сами стратеги западной политики хладнокровно оценили, что война стала Отечественной, востребовала национально-государственный инстинкт русского народа и национальную солидарность, разрушенные классовым интернационализмом, очистила от скверны братоубийства и воссоединила в душах людей, а значит, потенциально и в государственном будущем разорванную, казалось навеки, нить русской и советской истории.

Российское наследие было препарировано и инкорпорировано в советскую государственную доктрину, уже сильно отличавшуюся от замыслов пламенных революционеров. Многие работы основоположников были заперты за толстыми стенами ИМЭЛа. III Интернационал в итоге оказался в гостинице «Центральная» под домашним арестом, в КПСС наметилось негласное противоборство национально-державной и космополитической линий, за которым пристально следили спецслужбы США, а также диссиденты-западники. Красноречивым свидетельством бдительного и весьма профессионально организованного отслеживания ростков русской мысли и духа и малейших колебаний партийной идеологии служит «аналитическая сводка» о состоянии современного русского самосознания и о так называемой «русской новой правой» А. Янова[439].

Как бы ни были малы и объективно ограничены эти колебания в рамках господствовавшей идеологии, одна лишь возможность выживания не то что ростков — семян русского самосознания потенциально угрожала обоим универсалистским проектам XX века — «* коммунистическому и либеральному глобальным сверхобществам. О чем бы ни витийствовали прежние и нынешние адвокаты НТС, суждения и деятельность титанов западноевропейской политики, Черчилля, де Голля, других, вся западная стратегия и, наконец, обширная зарубежная литература по международным отношениям свидетельствуют: после мая 1945 года Советский Союз в западном мире рассматривался как «опасная», а сочувствующими силами мира как «обнадеживающая» геополитическая предпосылка к потенциальному самовосстановлению России.

Для обоснования принципиально новой концепции отношений с СССР Запад нуждался в замене идеологических клише времен войны. В качестве идейной парадигмы «главного содержания эпохи» стала борьба свободного мира и демократии против угрозы коммунизма. При этом воинствующе антикоммунистический Запад полностью взял на вооружение выгодную ему большевистскую нигилистическую интерпретацию событий: Россия и русская история «упразднены» безвозвратно в 1917 году, а СССР является не продолжением тысячелетнего государства, а соединением совершенно независимых и самостоятельных наций. Это определение, как будто согласованное в неких высших мировых сферах, с одинаковой неизменностью применяется до сих пор как в отечественной (сначала марксистской» потом либеральной), так и западной политической доктрине с той разницей, что в первой соединение объявлено благом «под сиянием пролетарской революции», а во второй — насильственным игом «под железным обручем тоталитаризма».

Очевидно, что два определения тождественны, отличаясь лишь мнением о факте, и в равной степени давали возможность в нужный момент подвергнуть сомнению единство страны, ибо ей оТказано в историческом прошлом. Борьба против насильственной! «соединения» всегда правомерна, а разочарование в благодати про» летарской революции сразу позволяет усомниться в целесообразности единства. В пропаганде холодную войну объявили силовым и идеологическим барьером потенциальной экспансии мощного государства с мессианской идеологией. В той известной мере, в какой это действительно имело место и относилось к установлению опеки над Восточной Европой и навязыванию ей коммунистической идеологии, ее можно было бы считать естественной и традиционной политикой мировых держав. Но на деле его стратегия заключалась не в «терпеливом, длительном и бдительном сдерживании» (по Дж. Кеннану, автору официальной доктрины США), но в отрицании целиком историко-геополитического феномена СССР как преемника России.