Читать интересную книгу Багратион. Бог рати он - Юрий Когинов

Молдавская армия, которой недавно командовал Багратион, теперь являлась самой ближайшею соседкою его новой, Подольской армии. В прошлом году при штурме одной из турецких крепостей сложил голову граф Николай Михайлович Каменский, которому он когда-то сдал войска на Дунае. Ныне их принял Кутузов, до Багратиона начальствовавший над главным молдавским корпусом.

Время еще не изгладило дунайских воспоминаний, и потому все, что происходило ныне у соседей, Петр Иванович воспринимал с живейшим чувством. Однако связывали его с былыми боевыми товарищами не просто воспоминания. Были общие интересы. Об этом, в частности, и письмо Багратиона, адресованное новому главнокомандующему Молдавской армией Михаилу Илларионовичу Кутузову, посланное в первые же дни по приезде в Житомир:

«По случаю, что полки 2-й гвардейской, 12-й и 18-й пехотных дивизий поступили из Молдавии в высочайше мне вверенную армию, я всепокорнейше прошу вас, милостивый государь, приказать своему дежурному генералу сделать выправку по ведомостям, сколько, где, в каких госпиталях находится за болезнию разных воинских чинов, принадлежащих вышеуказанным дивизиям. Есть ли из них которого полка, не находятся ли выздоровевшие и не было ли отправляемо из них к моей армии. Обо веем обстоятельно не оставьте почтить своим меня уведомлением, дабы, имев подробное о всех чинах сведение, лучшее мог сделать в людях свое соображение».

Все, что происходило у соседа, не могло не вызывать живейшего отклика. Да и как иначе, ежели до мельчайших деталей он знал турецкий военный театр и не мог не высказать своего отношения по поводу той или иной операции на берегах Дуная.

Меж тем все дело было как раз в том, что никаких серьезных операций на дунайских берегах не происходило, хотя наступила уже середина сентября. Как же можно было бездарно потерять и прошлый и нынешний год, так и не склонив неприятеля к подписанию мира?

«Милостивый государь Михаил Богданович! — Багратион едва сдерживал себя, начиная письмо к военному министру. — По мнению моему, мы упустили много времени. Теперь, надо думать, «приятель» наш откладывает наступать на нас, дабы дать времени туркам двинуться и перейти сильными корпусами на левую сторону Дуная. Коль скоро они придут прогонять Кутузова, тем паче что его высокопревосходительство имеет особенный талант драться неудачно и войска хорошие ставить на оборонительном положении, посему вселять в них робость, нам надлежит теперь не дремать ни минуты и ни с которой стороны не должно верить нашему союзнику, а помириться с англичанами и упросить их, чтобы они принудили турок заключить с нами мир…»

Господи! Как были еще свежи в его памяти беседы с военным министром и самим государем о том, что следует предпринять, чтобы заблаговременно обезопасить себя от предполагаемого вторжения «приятеля» Наполеона! Так почему же там, на крайнем юго-западе державы, сотни тысяч солдат, которые могли бы закрыть западную границу или, напротив, выступить навстречу неприятелю в герцогство Варшавское или в пределы Восточной Пруссии, все еще отвлечены на противостояние туркам? Нет, он и теперь не устанет повторять то, в чем убежден. И не обида движет им, а боль пламенного патриота и истинного сына России за судьбу отечества, когда он вновь и вновь приходит к необходимой мысли: преступно и расточительно вести ссоры давние и затянувшиеся, когда на носу — ссора куда более страшная. И надо ли так нерачительно использовать войска, вынуждая их терпеть лишения и голод в чужих знойных и безводных степях той же Молдавии, когда в западных губерниях их недобор?

«Как по климату, так и по финансам, а главное по неудачам, должна армия стоять всегда на часах, а когда благословит Бог наше оружие, тогда и обстоятельства переменятся, и тот край от нас не убежит. А теперь силы наши должны быть дома, иначе я полагаю, что Молдавия и Валахия для нас будут хуже Испании по близости наших границ. Милостивый государь, ради Бога, старайтесь о сем, оно важно и нужно… Тогда откроется много полезного, а особенно посуливши шведам Шведскую Померанию; тогда наши войска и шведы могут вместе соединиться и наступать. Ради Бота, успейте отдать цесарцам то, что у них взяли, и дайте еще другое обещание, дабы сидели они дома, а ежели наш «приятель» успеет их обольстить, тогда худо и трудно нам будет, потому что надо оставить по крайней мере 50 тысяч войска надзору».

Писал давнему боевому товарищу, некогда даже бывшему своему подчиненному по войне в Восточной Пруссии, а ныне — его собственному начальнику, но держал в уме: читать, верно, будет и сам государь. Посему как бы напоминал: о сих рассуждениях я уже писал вашему величеству, но, не получив ответа, вынужден еще раз напомнить. То — не воздушные прожекты, что бродят подчас в головах иных стратегов, а план, расчисленный по каждой мелочи. И к тому же за этими словами — готовность самому взяться за выполнение любой задачи, ежели на то воспоследует высочайшее соизволение. Хотя бы касательно молдавских дел.

«Сколько мне известно, визирь нонешний рад мириться, только с уступкою… Можно и должно его позондировать. Мне кажется, время терпит до весны. Ежели угодно, я бы поскакал под предлогом укомплектования армии в Бухарест, поговорил бы с оттоманским правительством. Визирь находится против Рущука, я бы предложил ему повидаться со мною и предложил ему, тайным образом, поразмыслить о мире… Отсутствие мое здесь остановку не причинит, буде обстоятельства терпят несколько месяцев спокойствия. Комиссию мою можно кончить в два месяца».

О том, как наилучше приготовиться к войне и как ее вести, дабы сокрушить главного будущего противника — Наполеона, Багратион уже высказал свое мнение в записке государю. Нынче, когда ознакомился с положением дел в сопредельной земле — герцогстве Варшавском, его убежденность в необходимости наступательных действий не только возросла, но и подкрепилась конкретными знаниями.

«Касательно до герцогства Варшавского, поляки от природы ветрены, непостоянны и одному государю никогда служить верно не могут. Но теперь они принуждены и необходимо должны хорошо против нас драться по той причине, что они почти жалования не получают, а льстят себя грабежом. Я считаю самым лучшим способом объявить королем государя нашего, тогда все — у нас. Буде же не угодно, тогда всем подданным, которые выехали на службу в герцогство Варшавское, секвестрировать их имения в казну без пощады, ибо они, там служа, все доходы из деревень золотом за границу перевозят. Теперь такое положение, что деликатность и кротость не у места… Я уверен, что они станут опять проситься, но не пускать и не давать им имения. Если же явятся, отослать под стражу или в Сибирь. Вот правила для изменников; например, князь Доминик Радзивилл Несвижский и его товарищи большие суммы переводят, а сами против нас служат».

Кто не знал, кто не был наслышан в армии и вообще в России об изумлявшем многих хладнокровии Багратиона, проявлявшемся сим храбрым генералом в самых что ни на есть опасных сражениях! Он слыл человеком, никогда не терявшим головы, умевшим держать себя в руках в самых рисковых положениях. Но знали за ним и другое: коль надобно будет ему отстаивать свою точку зрения в каком-либо споре, он способен идти до конца. Собственно, это было как бы продолжением его упорства на поле боя. С тою, однако, разницею, что, отстаивая свои убеждения, он мог, идя напролом, так закусить удила, что подчас сдержанность и хладнокровие совершенно его оставляли. Мы еще столкнемся с этой особенностью блистательного полководца, теперь же отметим лишь его упорство, с которым он, не страшась ни раздражения, ни более того — гнева властей предержащих, отстаивал и утверждал свое видение будущей войны.

«Оборонительная война, — развивал Багратион свою мысль в письме военному министру, а значит и государю, — по тактике есть самое пагубное и злое положение, ибо, сколько известно, ни один ни великий, ни посредственный генерал еще не выигрывал баталию по тактике, а притом и нация наша не привыкла к сему и трудно будет ее заставить привыкать».

Еще впереди почти целый год, но Багратион словно приподнимает завесу времени и предвидит бесславное начало войны, когда ее оборонительный характер обернулся столь огромными бедами. Но он провидит и другое — поистине всенародный характер схватки с Наполеоном, когда вся Россия, каждый русский человек поднимется на врага, ничего не жалея для освобождения родной земли от наглых захватчиков.

«В рассуждении финансов я уверяю смело, что государю императору стоит только издать милостивый манифест и позвать на помощь всех подданных, они дадут и денег, и все, что у каждого есть, ибо война теперешняя не для союзников, а наша собственная. А как война делает часто такие следствия, что дает и берет корону, следовательно, в таком случае всем надо жертвовать, чтобы наступать и побеждать».