Читать интересную книгу Макс - Алексей Макушинский

— Давай, — сказал он, я помню (когда, в свою очередь, проплыл я, замирая от холода, пять, допустим, взмахов в одну, пять в другую, соответственно, сторону…) — давай поедем куда-нибудь… но куда-нибудь вглубь.

— Вглубь? — сказал я.

— Ну да, просто вглубь, через лес и от моря. Посмотрим, что там, — сказал он.

— Но только сначала выпьем кофе, — сказал я.

Мы выехали из деревни, пересекли шоссе, и через лес, по одной из, в разные стороны расходившихся просек (по той же самой, наверное, по которой он, Макс, на второй или на третий день по приезде, шел, один, неизвестно куда…) поехали — неизвестно куда, в свою очередь, нет, не сворачивая направо, все дальше и дальше, все по той же, песчаной (колеса увязали в ней…) просеке, среди редких, высоких, в наклонном утреннем свете чуть-чуть колебавшихся сосен. Мы не знали, конечно, что там, за лесом; мы еще и не подозревали, должно быть, о существовании каких-то холмов, долин, хуторов; подъемов и спусков; совсем неожиданно, я очень хорошо это помню, увидели мы, за расступившимися соснами, поле; совсем неожиданно холм; дорогу, уходившую вверх; и на поле, рядом с дорогой, огромный камень, валун; и еще огромную тень его, чуть-чуть колебавшуюся, опять-таки: вместе с колосьями уже чуть-чуть пожелтевшей пшеницы. Мы остановились, конечно; мы слезли с велосипедов и очень, я помню, медленно (утро; легкий ветер; тихий, совсем тихий шелест колосьев…) пошли по дороге, дошли до камня и вновь, конечно, остановились. Я подошел к нему; я потрогал его рукою; его поверхность была твердой, темной, неровной, — (неровной и трудной…) — в быстрых, тонких, мгновенных прожилках; он всегда стоял здесь: так я подумал.

— Дальше?

— Дальше, конечно…

И дальше был, действительно, холм, дорога, очень круто уходившая вверх, и справа, вдали, на другом холме, хутор, деревья и дом: белые стены, темная крыша. И так ясно, я помню, отсвечивало, на повернутой к нам стене, и в окнах, повернутых к нам, так ярко сияло солнце (встававшее у нас за спиною…) — и так четко, на этой белой стене, проступали, вполне крошечные, тени деревьев, что — нет, я обернулся: поле, через которое мы прошли и проехали, лежало внизу неподвижно, безмолвно, и уже ровной чертою чернел покинутый нами лес… и затем был спуск, поворот, и — (канава, крапива; мы снова остановились…): кусты шиповника и заросли уже почти спелой малины.

— А это… что это: знаешь?

— Нет.

— Дикий тмин, вот что это такое.

— Неужели?

— Попробуй.

И — опять поворот, — подъем, спуск, — другой холм, другое поле, — перелесок, мостик, ручей, — и опять дорога, и огромные лужи (каждый год и каждое лето я нахожу их: в тех же самых местах…): и мы слезали с велосипедов и снова на них садились; и хотя уже разгорался, уже набирал силу день, и солнце вспыхивало, вдруг, на руле, и нежным жаром пробегало, вдруг, по рукам, свет и тени еще были ранними, утренними, и последние клочья тумана еще лежали в оврагах, в низинах; и чем дальше мы ехали, шли, тем дальше отступало от нас море, отступал от нас лес, прибрежный, деревни, поселки… и тем сильнее делалось, во мне, тревожное, радостное, с горьковатым привкусом тмина и мгновенной сменою запахов, ощущение: отрешенной глуши, не знающей и не имеющей выхода, раскрытой и все-таки замкнутой; и мне вновь казалось, наверное, что мы будем идти и ехать вот так, неизвестно куда, в глубь, в глушь, бесконечно; и потом мы опять, я помню, остановились.

Совсем неподвижно, еще раз, безмолвно, еще раз, лежала она перед нами, эта, уже давным-давно упомянутая мною долина, с ее полем, уже начавшим желтеть, аистом, блуждающим по полю, с ее, посреди поля, хутором, деревьями, его окружавшими. И так ясно, так ясно, еще раз, отсвечивало, на повернутой к нам стене, и в окнах, повернутых к нам, так ярко сияло солнце, что — нет, дальше, дальше; и дальше: холмы, поросшие лесом; и еще дальше, за ними: другой лес, другие холмы, едва различимый, едва различимые; голубые за синими; и небо; и, конечно же, белые, застывшие, легкие, с розовато-перистой россыпью между двумя из них, сзади, встававшим солнцем освещенные, обведенные облака. И так тихо было вокруг, такая неподвижность во всем, такое безмолвие в воздухе, что (подумал я…) — вот, еще немного, еще одно какое-нибудь, совсем крошечное, быть может, усилие — и все это исчезнет, исчезнет: исчезнет поле, исчезнут холмы, растают, уплывут облака; и Макс, стоявший рядом со мною, и я сам, и наши велосипеды, лежавшие у обочины, и обочина, и дорога, и репейник, и подорожник: все, все исчезнет, ничего не останется: вот сейчас, вот сейчас…

Лишь легкий ветер; лишь тихий, совсем тихий шелест колосьев.

И это было, я помню, так, как если бы я вновь оказался лицом к лицу с самой тайной, самой таинственной, важнейшей, может быть, из всех моих предпосылок: создающей и вместе с тем превышающей: все возможности — всякого осуществленья…

Я не выдержал; я отвернулся.

И подойдя к велосипеду (лежавшему у обочины…), толкнул, я помню, переднее (повисшее в воздухе…) колесо: колесо завертелось — мир снова ожил.

Макс же, посмотрев, я помню, на это — очень долго и очень медленно замиравшее в своем вращении — колесо, на меня, — вдруг, посмотрев, рассмеялся; и не сказав друг другу ни слова, мы поехали дальше, влево, вниз, по дороге (огибавшей долину, исчезавшей за выступом леса…); и в конце концов (спуск, подъем, спуск; холмы и снова холмы…) выехали на какое-то — пустынное, прямое шоссе.

— Налево, направо?

— Направо. Нет, пожалуй, налево…

Это, как мы вскорости поняли — вновь, через несколько километров, въехав в прибрежный, сосновый, в пятнах солнца: на мху, на траве, но все-таки темный, густой, по обе стороны, лес — это было шоссе, отходящее от соседней, уже много и много раз упомянутой мною деревни; мы ехали, значит, обратно, к морю, домой; и в последний раз оглянувшись, я в последний раз увидел: холмы, даль, уже исчезавшую; и затем была уже только дорога, шоссе; ветер, стук, скрип; и мгновенный промельк деревьев, полян, каких-то бревен, сложенных у обочины; и затем уже соседняя (в пяти километрах от нашей…) деревня; и автобус, нас обогнавший; и машина, летевшая нам навстречу; остановка: столбик, скамейка.

Я (еще и еще раз…) — я мог бы вычертить схему и план этих мест (округи, окрестностей…): шоссе, к примеру, отходящее от соседней деревни, приводит, в итоге, после двух поворотов, в ближайший к нам и отнюдь не курортный, очень маленький, но все-таки город (железнодорожная станция; мощенные булыжником улицы; церковь; рынок; тоже: кафе…): туда-то и отправились мы — через неделю, может быть, после только что описанной мною поездки: двадцать пять километров в одну и столько же в другую, соответственно, сторону: почти, сказал Макс, путешествие.

Был пасмурный… нет, без дождя… но все-таки, снова, пасмурный и даже серый, отчасти, день; быстро и очень быстро доехали мы до соседней (в пяти километрах…) деревни, повернули направо, проехали, так же быстро, прибрежный, по обе стороны, лес: — и вот, значит, вновь (я ждал их…) холмы, и поля, и эта (на сей раз: темная, серая…) — и эта темная, серая даль, неподвижная, в безмерном безмолвии, исчезающая: я ждал ее, я готовился к ней: к ней нельзя приготовиться; и справиться с ней (думал я…) — справиться с ней — невозможно…

И уже промелькнуло, пролетело, пропало то место, где, неделю назад, выехали мы на шоссе; и за ним был крутой, пугающей крутизны, спуск; и дальше, вновь: лес; и за лесом, снова: холмы; и снова поля; темный день, серая даль…

— Не надо, — говорил мне Макс, — не надо ехать так быстро. Пятьдесят километров: почти путешествие…

Но я не мог удержаться; и он, Макс, на самом деле, удержаться тоже не мог; все так же быстро ехали мы; чуть медленнее на подъемах; еще быстрее на спусках; со всех сторон, и справа, и слева, окружало нас, в блаженной тревоге, пространство, раскрытое, замкнутое; и впускало, и втягивало нас в себя; и выталкивало нас, все дальше, наружу; и свистом, ветром пробегало по рукам, по щекам; и трепало волосы; и внезапной влагой отзывалось, конечно, в глазах…

Этот — отрезок пути (мы следили за указателями…) занимает ровно тринадцать (схема, план…) километров; затем: поворот (отмеченный, и значит отмечаемый мною теперь: одновременно крепким и стройным, вполне старым, наверное, у самой обочины, дубом…); и дальше, за поворотом: еще семь километров до города, по уже чуть более оживленному (машины; хутора за деревьями; сено, собранное в стога…), но все же, в общем, пустынному, среди полей, холмов петляющему шоссе. Там тоже есть очень крутой, очень трудный, если ехать на велосипеде, подъем; и сразу за ним: крутой, или может быть, не очень крутой, но зато очень долгий, среди холмов, полей — очертания их все время меняются — очень долго петляющий спуск; и затем: еще один поворот; и уже, у обочины, на жестяной, проржавевшей по краю табличке, название города; но еще, почти километр: поля; еще, без всяких сомнений: холмы; и — я очень хорошо это помню — на чуть-чуть наклонившемся, влево, с отсутствующими проводами, столбе: большое, круглое, темное, на темном фоне, гнездо, в гнезде же: белая, на темном и сером фоне, с совершенной четкостью, в профиль, от него отделенная, и вместе с тем как будто вбирающая в себя этот фон, темный день и серую даль: белая, с опущенным клювом, птица: аист, опять-таки: неподвижно, совсем неподвижно стоял он: очень прямо: застыв, замерев.