Читать интересную книгу Чужого поля ягодка - Карри

«Как здесь тихо-то… Мы ведь походим, посмотрим всё это, да?»

— Очень может быть. Но с утра. А до темноты надо бы присмотреть какое ни на есть пристанище.

Снова влезли в упряжь рюкзаков и потащились вдоль стены, надеясь отыскать в ней пролом или ещё какую выемку. Тени, чёткие и почти правильные, смирно скользили по стене, рядом…

Им повезло довольно скоро. В стене обнаружился не абы какой пролом, а самый настоящий арочный вход, куда они и свернули, и по которому довольно долго шли, как по туннелю, получив возможность судить о монуметальности и толщине стен. Проход вывел во двор не то замка, не то крепости, на удивление широкий, вымощенный такими же блоками, но, разумеется, основательно заросший. Посреди этих когда-то культурных, но давным-давно одичавших зарослей круглым зеркалом отсвечивал небольшой водоём, отражая быстро темнеющее небо с несколькими светлыми звёздочками — не то бассейн, не то колодец, не то фонтан.

«Колодец, — уверенно сказала Миль, прощупав недра двора. — Вода уходит вглубь скального основания… не знаю, на сколько метров. Там, внизу — водоносный слой…»

— Хороший замок! Но подозрительно пустой.

Зарос замок основательно, сверху донизу. Но — разрушился на удивление мало. Назвать его «развалинами» язык не поворачивался. Трещины — имелись, а стёкла — отсутствовали, буйная растительность заплела почти все стены и проёмы… Больше сказать сейчас, в сумерках, оказалось затруднительно. Однако видно было, что, построенный на века, века он и простоял — и не походило, чтобы его это как-то утомило. В ожидании чего-то лучшего он собирался стоять себе и дальше…

Бегло просканировав территорию, Бен обнаружил лишь несколько ментовсплесков от совсем мелкой живности. В остальном замок был пуст и необитаем.

— Странно как-то, — озадачился он, разворачивая палатку на свободном пятачке посреди двора, пока при свете полной луны да с фонариком Миль собирала ужин. — Обычно зверьё не упускает возможности поселиться в брошенных зданиях, тем более таких прочных. А тут почти никого. И в окрестностях — тоже.

«Завтра разберёмся. Утро вечера мудренее».

Короткая светлая ночь быстро закончилась ясным рассветом. Слегка поёживаясь, Миль отправилась к колодцу — приводить себя в порядок, и всё прислушивалась, вертясь туда-сюда, не спеша делать выводы. Но наконец, уже занимаясь косой, сказала отлучившемуся мужу:

«А знаешь что — ты ведь прав. Как-то тут подозрительно тихо и мало живности».

«Ага, — ответил он откуда-то из зарослей у подножия холма. — Я с трудом смог найти, кого поджарить. Изредка всё какая-то мелочь попадается — с кулачок или ещё меньше, — подумал и уточнил: — Твой кулачок. Ни птиц, ни зверюшек. Даже насекомые — только совсем крохи».

Да уж, его кулачок — зрелище солидное…

«А чего ты вообще завтраком озаботился? Я совершенно не голодна — вчерашнее некуда потратить».

«А на всякий случай. Поджарим, подкоптим… Мы всё подъели, а я крайне не люблю, когда припас вдруг заканчивается в самый неподходящий момент. Небольшой запасец, знаешь ли…»

«…карман не тянет, — улыбнулась она. — Убедил».

И, пока он не вернулся, решила осмотреться. Без птичьего пения и стрёкота насекомых начинавшийся день даже под ласковым утренним солнышком казался ущербным. Да, раскрывались цветы, да, играл листвой лёгкий ветерок, да, нежно пригревали ещё несмелые лучи, протянувшиеся наискосок меж ветвей… Но вот не хватало всего этого гомона и жужжания, не хватало игры привычных вспышек и переливов нормального ментофона…

Миль испытующе посмотрела на увитые ползучей растительностью стены. Но сами стены, погружённые в многовековой покой, мирно спали под зелёной шкурой, и сны их не имели отношения к суете жизни… или отсутствию этой суеты. Значит, ни призраки и никакая другая ирреальность ни при чём.

Оборвав несколько плетей, Миль шагнула через густо заросший порог, и оказалась в просторном помещении, бывшем когда-то прихожей. Слои пыли здесь давно смешались с нанесённым песком и стали почвой, но света, проникавшего сквозь заплетённые оконные проёмы, не хватало, поэтому тут поселились тенелюбивые растения и мхи, и чём дальше в малоосвещённые коридоры и комнаты проходила Миль, тем меньше видела растительности.

Собственно, кроме запустения и признаков дикой жизни, смотреть особо было не на что. Высокие потолки скрывал полумрак, всюду дремала тишина, стены пятнала не то сырость, не то полуосыпавшаяся штукатурка, когда-то расписанная фресками… Но масштаб и размах построек впечатлял и сейчас. Ни время, ни эрозия не справились с величием замыслов архитекторов и строителей, создавших этот огромный комплекс; всё ещё угадывались изящные изгибы убегавших наверх лестниц, высокие своды всё так же выгибались арками и бережно хранили ажурную резьбу и остатки лепнины, стены намекали на ниши, альковы, статуи и барельефы… Поковыряв сандалией, Миль удалось добраться до каменного пола и убедиться в наличии мозаики.

— Надеюсь, на второй этаж не полезешь? — прозвучал за спиной недовольный голос, и Миль всё-таки вздрогнула, развернувшись так быстро, что тяжёлая коса мотнулась следом и перехлестнула её поперёк туловища…

«Ты чего подкрадываешься?!»

— Да кто подкрадывался?! Тут сложно громко ступать, знаешь ли! — Бен, подходя, демонстративно топнул по толстому слою слежавшихся веков у обоих под ногами — и впрямь, звук получился весьма скромный. — А вот за каким фигом тебя понесло бродить здесь в одиночестве?! Давно никуда не влипала?

Но она просто шагнула к нему и прижалась, обхватив за талию:

«Не ругайся… Ты прав, прав… Но в самом замке нет зла. Иначе я бы не вступила под его сень».

И весь запал у него угас. Он обнял её в ответ — а что было делать. Однако выговор в воспитательных целях продолжал — авось в другой раз убоится хотя бы занудства и не полезет, куда не следует:

— Я с уважением отношусь к твоим способностям, радость моя, но, видишь ли, на каждую хитрую гайку у судьбы имеется свой болт с крутой резьбой. А для тебя у неё, виду особого интереса, припасён целый набор всяких отмычек и прочих приятных неожиданностей. Вспомни свою недавнюю эпопею. Да, да! — не уступил он её немой жалобе. — Допускаю, что этот замок и в самом деле прочен так, как выглядит. Но соваться в него даже без оружия… — Миль кивала на каждый пункт обвинений, а потом просто потянулась навстречу и подставила губы. Что было делать…

Поцелуи бывают разные… Как почерк. Даже ручку даме каждый мужчина целует чуть-чуть не так, как другие. Есть поцелуй-приличие — как будто осенний лист задел запястье и полетел дальше, уносимый ветром…. Есть — как будто на ладонь лёг прохладными лепестками цветок… Бывает поцелуй-бабочка — милостиво осенил кожу и уже нет его… Бывает поцелуй сладкий и липкий, от которого потом никак не оттереться. Бывает — как ожог — поражает вмиг и долго не проходит, никак не остывает на коже и кажется, что след его виден всякому, как шрам… Бывает поцелуй неотвратимый, как инъекция, и его так же приходится терпеть. Есть поцелуй-печать. Поцелуй-символ. Поцелуй-Судьба. Поцелуй-очищение. Поцелуй-обещание… Поцелуй-прощение, поцелуй-утешение, поцелуй-прощание, поцелуй-проклятие… Не говоря уже о поцелуе-метке.

От пьянящего поцелуя — кругом голова, абстиненция и зачастую — тяжёлые последствия. От ледяного поцелуя случается оторопь и длительное неудобство, которое не снимается вместе с одеждой и не смывается вечерним умыванием. Некоторым «поцелуям» свойственен стойкий эффект — проходит год за годом, а тебя всё ещё передёргивает от отвращения, и нет средства избавиться от гадливости к себе… и невольные проклятия летят и летят на «поцеловавшего», даже когда того и в живых уже нет, заслуженно портя ему загробное бытиё и карму.

От лёгких поцелуев, пробегающих по телу от ушка и до… докуда позволят, разбегается тепло и озноб одновременно…

От поцелуев-укусов остаются не только отметины на коже, но возможны и завихрения в течении судьбы…

Детские поцелуи, невесомые и чистые, как солнечные блики, не несущие никакого другого послания, кроме «люби меня всегда»…

Поцелуй-обман обязательно аукнется искажением будущего — обоим…

Поцелуи… самое простое дело.

О, осторожнее, господа, с поцелуями…

80. Ужин с сюрпризом

Чужих касаний, пусть и случайных, Миль не любила, хотя и давно научилась сносить. Прикосновения же Бена были чем-то особенным, причащением ли, посвящением, сопричастностью… Ничьи другие прикосновения, даже ласковые, не приводили к такому эффекту, как его — хотя бы он и просто поглаживал её ладошку, щёку или перебирал волосы. Потому что, дотрагиваясь, он всякий раз как бы подтверждал: это — я, ты — моя, я — твой… А уж если он касался её губами…

…Когда Бен касался её губ, в них возникало сначало щёкотное покалывание, потом — сладостное онемение, распространявшееся тем дальше, чем дольше длилось касание — по щекам, по шее, по груди, по животу… и вглубь — закрывались сами собой глаза, всякие мысли прекращались совершенно и насовсем, а в голове начиналось позвякивание и кружение; ещё вроде бы помнилось, как слабели руки и подгибались ноги, частило и замирало сердце, сбивалось дыхание, а потом — наступало забвение… Полный наркоз достигался примерно секунд через тридцать. Так что Миль даже не могла потом сказать, как именно вела себя в такие мгновенья.