Читать интересную книгу Укради у мертвого смерть - Валериан Скворцов

Значит, два выстрела, подумал он, когда женщина подня­ла лицо от гитары и пристально, настороженно всмотрелась. Ее лоб пересекала упавшая напряженная морщина.

Снова прошел поезд, сотрясая стены и пол хибарки. Па­лавек отметил, как внезапно налетел грохот состава.

Он не слушал, что говорил Пратит Тук, остановивший на какой-то только ему видимой точке в пространстве косящие глаза без выражения. По внешности — школьный учитель. Босой. Грубоватое крестьянское лицо. Седина. Пальцы ис­пачканы пастой, расплавившейся в шариковой ручке от жа­ры, пышущей с толевой крыши.

—  Рангсит, — сказал Пратит Тук. — Да, Рангсит... Район с населением, большинство которого находится на пути к пол­ной пролетаризации... Если ваши цифры объективны, то от­метьте в статье прежде всего этот факт. Молодые рабочие и в особенности работницы на тамошних текстильных фабри­ках отдают заработную плату родителям, занятым в сель­ском хозяйстве. Таким образом, деревенский ростовщик со­сет из города тоже, а предприниматель участвует в разорении крестьянства. У вас хватит духу написать так? От какой вы газеты? Кто порекомендовал искать меня здесь?

Следовало бы задать эти вопросы с самого начала. Наив­ность и сущее ребячество. Но и запоздалая бдительность предусматривалась Майклом Цзо. Палавек открыл атташе- кейс. Пратит Тук игнорировал крокодиловую кожу дорогого портфеля у журналиста, претендующего на специализацию по профсоюзам. Листок рекомендательного письма лежал поверх парабеллума.

—  Вот письмо от Федерации работников транспорта, под­писанное также в комитете по вопросам трудовых отноше­ний. Я — из «Нейшн ревю»...

Крышку атташе-кейса он не опустил. Сколько ждать: де­сять, двадцать минут, час? Ходили разговоры, что этот чело­век фанатик, что у него большой авторитет в профсоюзах, что у него пятая жена, которая помогает в драке за власть, раз­вернувшейся в конгрессе труда. Политикан. Проходимец. Велеречивый болтун, обманывающий работяг. Как все ему подобные... Палавек подавлял жалость. Может, ты готовишь­ся стать новым Кхоем? Пожалуй, нет... Чем-нибудь посве­жее?

Не распаляйся, сказал себе. Это — их дело. Майкла Цзо и Пратит Тука. Ты — только вода... Конечно, ни одна смерть не похожа на другую, но каждая сводится к одному — понима­нию никчемности того, за чем гонялся покойник и так скоро устремится в погоню какой-нибудь новичок.

—             Военные обещают не переворачивать письменные сто­лы политических деятелей, если эти деятели пользуются поддержкой масс, — сказала женщина. Голос напористый, дребезжащий, почти злой. Кого они имеют в виду под мас­сами? Забитых крестьян, люмпенов, согнутых нуждой на предприятиях в Рангсите? Молодчиков из экстремистских банд «красных быков» или одурманенных шовинизмом сельских скаутов?

Она — первой, потому что опаснее.

Состав приближался.

«Беретта-билити-92 СБ» действительно имел мягкий спуск. Палавек почти не слышал своих двух выстрелов.

Он вытянул из пальцев Пратит Тука листок рекоменда­тельного письма. Не оглянувшись, прикрыл дверь.

Пустую улочку жгло солнце.

3

Необъяснимая расточительность домовладельца—пото­лочный вентилятор месил перенакаленный воздух для всего Бангкока: лестничная площадка, над которой шумел пропел­лер, открывалась балконом на 53-й «сой» или переулок, при­мыкавший к Сукхумвит-роуд. Обмякнув на цементе, под ветерком, едва доходившим с потолка, паренек в рваных шортах возлежал перед входом на четвертый этаж.

—   Как поживаете, сэр? — осведомился по-английски Бэ­зил. Шесть маршей лестницы дались нелегко. Воротник лип к шее. Под рубашкой струи пота стекали к животу. Ремень резал бедра.

Оборванец приоткрыл глаза. Осоловело посмотрел по­верх стоптанных шлепанцев, свисавших с грязных ступней, взгроможденных на ящик из-под пива «Хайникен». Через секунду, потеряв шлепанец, был на ногах.

—   Где квартира господина Ченгпрадита?

—   Чан тай као чай кап...

Не спуская глаз с белого, он наклонился, на ощупь ото­двинул ящик. По-тайски слова означали «не понимаю, по­жалуйста».

—    Я говорю: где живет господин Ченгпрадит? — повто­рил на кантонском наречии Бэзил.

—   Говорите не быстро...

—  Чего уж, медленно ли, быстро... Все равно ведь не пой­мешь, орелик, — буркнул на этот раз по-русски Бэзил. Если не находилось общего языка, он всегда переходил на родной.

Заготовленная в гостинице бумажка с переведенным пор­тье на тайский вопросом размякла в кармане, буквы распол­злись, однако парень разобрался. Бродяга оказался грамот­ным. Махнул рукой, мол, иди следом, и, шаркая подобран­ными шлепанцами, протащил еще два марша вверх, к ре­шетчатой двери. Крикнул в нее несколько слов.

Об решетку сплющили мордашки с глазами-черносливами девчушки-близнецы. Стройная тайка в хлопчатой пи­жаме и розовых папильотках появилась из боковушки. На­брала условное число на замке и отодвинула решетку, преградив путь в квартиру.

—   Что вы хотите, мистер?

—    Не могли бы вы мне помочь, мадам? Я разыскиваю господина Ченгпрадита, Вата Ченгпрадита, моего друга...

—   Он живет здесь. Вы — господин Бэзил Шемякин?

—   Да. Я оповещал открыткой, что зайду сегодня, в суббо­ту. Ведь телефона тут нет у вас. Ват дома?

—   Он предупредил. Я его жена. Я скоро должна уходить и поэтому, извините, не приглашаю. Вы найдете мужа где-ни- будь у пагоды Ват По, на базаре или у массажистов. Как только его выпустили из Бум Буда, он и минуты не в состо­янии просидеть на месте. Бегает по городу, наслаждается свободой. На мужской лад, конечно...

Бум Буд была старейшей бангкокской тюрьмой.

Английский — не американский — выговор женщины звучал безупречно. Под глазами лежали тени. Девочки с двух сторон мяли в грязноватых кулачках застиранные брюки пижамы. Европейские платьица близняшек выглядели ко­ротковатыми.

—    Прошу извинить, — сказал Бэзил. — Я остановился в гостинице «Виктори». Если мы разминемся, будьте любезны попросить мужа позвонить туда.

—   Конечно. Всего доброго.

На площадке под вентилятором Бэзил остановился, раз­мышляя. Ехать искать или не ехать?

Вдали, между коричневыми крышами, серыми стенами в плесневых подтеках и городскими чахлыми пальмами пе­стрели автобусы, облепленные толпой, на Восточной конеч­ной, где кончалась Сукхумвит-роуд. Откуда-то тянуло едким дымком противомоскитных палочек. Это днем-то? Где-то баловались детишки... Оборванец стоял, выжидая, когда ев­ропеец уберется из его спальни под вентилятором. Резко, словно телефон, прозвучал звонок моторикши.

—   Вот тебе монета, — сказал по-русски Бэзил, — разыщи такси. Такси, понял? Давай, орелик...

Он свернул носовой платок в жгут и подсунул под ворот­ник.

Бестолковый грамотей подогнал старый «тук-тук» — трехколесный мотоцикл с навесом, под которым пассажир сидит за спиной водителя на липкой пластиковой скамейке и глотает выхлопные газы. Хозяин транспортного средства вымученно улыбался бесцветными запекшимися губами человека, обретающегося среди уличного чада...

Они с треском пронеслись вдоль тротуара Сукхумвит-роуд мимо обшарпанных, тронутых прелью домов, облеплен­ных, будто флот в праздники флагами расцвечивания, раз­ноцветным текстилем в лавках. После 30-го соя тряпье сменили вывески, налезавшие одна на другую, вместе с тай­скими и английскими надписями пошли китайские и япон­ские иероглифы, индийская и арабская вязь. Но все это бла­гополучие, даже мельком, весной 1983 года представлялось не столько вызывающим, как бывало, сколько взывающим.

Ах, Бангкок... Крунг Тхеп, как говорят тайцы, или «город ангелов». Небоскребы и золотистые пагоды. Ветхие лодки с шалашами, сплавляющиеся по грязным каналам мимо дворцов, утопающих в роскоши. Зловонные замусоренные переулки и — проспекты, полные сверкающих автомобилей. Улыбки на людях и омертвевшие от ярости лица, когда за­крыта дверь за спиной. Продажность, не ведающая границ, и беспечно преданная доверчивость. Скопище людей фанта­стических занятий и занятий, которые не определишь ни одним словом. Мешанина звуков и ароматов. Город, где все кончается и начинается для страны и народа, почти не похо­жих на свою столицу.