Женщина вновь бросила взгляд назад через плечо, и в этот раз в нем сердито сверкнули неподдельные молнии.
— Да за что ж мне сегодня наказание-то такое?! А ну-ка живо умчался за сестрой! — и тут же Софья на полтона ниже пожаловалась Батлеру. — Это не дети, а ежедневная мигрень с утра до поздней ночи, что один, что другая. А ты тут мне сказки о героях рассказываешь. Когда это было-то? Да и было ли на самом деле?
— Ты не права, Софьюшка, — весело расхохотался мужчина. — Нормальные у тебя дети. Своих у меня пока нет, в крайнем случае, я об их существовании ничего не знаю, но могу смело заверить, потому, как на чужих вдоволь насмотрелся: есть гораздо хуже чадушки. И в Маграде они почему-то как нарочно плодятся усиленными темпами во всех слоях населения, но среди власть имущих — сплошь и рядом. Может климат всему виной? Как думаешь, есть например связь между столичным воздухом и рождением моральных уродцев? Или негодяями становятся постепенно, возможно травясь водой из дворцовых источников?
Что ответила мама, Каджи уже не услышал, шустро взбежав по лестнице и скользнув в раскрытые двери. Какого капыра кольцо не сработало, оставив Гошу прекрасно видимым для всех? С тех пор как он научился с его помощью создавать иллюзию невидимости полтора года назад, артефакт ни разу его не подводил. Только таких фортелей от СКИТа ему сейчас еще и не хватает, будто других проблем на голову свалилось маловато!
На одном дыхании парнишка пролетел через холл, по форме похожий на отрезанную половинку пиццы — стена с входными вратами прямая, а вот другая протянулась от угла до угла пологой дугой с десятком дверей на ней и четырьмя лестницами. Две с противоположных сторон устремлялись вверх, закручиваясь по внутреннему периметру помещения трижды пересекающимися спиралями на уровне каждого из этажей Центральной башни. А другие ступеньки обок от входа параллельно прямой стене круто ныряли куда-то в полумрак подземелья. Может быть у Каджи найдется немножко свободного времени заглянуть туда хоть одним глазком? Ведь жутко же интересно, что там…
Как ни странно, но Ирга, никуда не сбежавшая, отыскалась в своей спальне, чуть менее просторной, чем та, в которой утром очнулся Гоша. Но зато эта комната была по-девчоночьи уютнее и выглядела гораздо красочнее. На стене напротив кровати с традиционно-неизменным атласным балдахином даже картина висела. И не какой-нибудь там унылый и выцветший портрет дальних предков, которых во всех замках испокон веков пылится предостаточно. А тут у сестры целых три квадратных метра пестро-радостного пейзажика красовались, радуя глаз и заведомо поднимая настроение. Ярко-синее озеро в центре, невысокие горы с белоснежными кепками на макушках за ним, лазоревое небо сверху с желтой кляксой солнца посреди парочки пушистых облачков по бокам, и цветы, цветы, цветы… Вся лужайка перед озерцом сплошь и вперемешку заросла ромашками, васильками и колокольчиками, оттененная по краям полотна широким насыщенным слоем фиалок. И нарисовано так реалистично, словно в раскрытое окно смотришь, хотя и понимаешь прекрасно: перед тобой всего лишь искусная иллюзия.
А вот возле настоящего окна в кресле дремала пожилая женщина, которой до окончательного превращения в старушку осталось пережить зимы две или три. Её полные губы шевелились при каждом выдохе, издавая тихий, едва слышный свист. Смешной чепчик на голове сбился на бок, и седой локон вырвался на свободу, извилистой струйкой улегшись на плечо. Руки пестуньи Любани еще продолжали неуверенно сжимать круглые буковые пяльцы с натянутым полотном, на котором ощерил зубастую пасть наполовину вышитый серебристой нитью крылатый змей, устремившийся петляющей лентой в мрачное предгрозовое небо. А внизу холста на зеленой лужайке виднелся маленький олень, задравший вверх рогатую голову и провожающий полет змея взглядом, как показалось присмотревшемуся Гоше, почему-то печальных глаз. Недоделанная работа готова была свалиться на пол из нетвердой хватки женщины в любую минуту.
Ирга сидела на кровати, привалившись спиной к подушке у изголовья и вытянув ноги. Выглядела девочка хмурой, напряженной, сердитой, обиженной и какой-то растерянной одновременно. Каджи приблизился к ней почти вплотную, но малявка, мимолетно выстрелив в брата пронзительным взглядом, еще больше надула губы, окончательно скуксившись, и вновь уставилась на кончики своих туфелек, точно только они сейчас были её самыми лучшими, да и единственными друзьями, которые никогда не бросят в беде и не предадут хозяйку.
— Я за тобой пришел, Ирга, — тихо прошептал Гоша, косясь на мирно спящую пестунью и вовсе не желая нарушить безмятежность её отдыха. — Меня мама послала…
— Можешь не шептаться, Любаня еще час не проснется, — недовольно буркнула сестренка, зябко поежившись и обхватив плечи руками, будто у неё никак не получалось согреться от самой зимы, хотя уже лето наступило. — Я перед уроком на сидушку кресла немножко порошка из листьев дрёмника насыпала… Не пойду!
Губы девчонки капризно оттопырились, надувшись пуще прежнего.
— Но мы должны там присутствовать, — Каджи попробовал говорить мягко, убеждающе, едва ли не воркуя голубком. — Мама сказала, что это наш долг, потому что…
— А я не хочу смотреть на казнь! — еще более громко, с нажимом на каждое произнесенное слово возмутилась сестра. — Разве ты не понимаешь, Гоша, что я боюсь?
— Чего ты боишься-то, Ирга? Не тебя же казнить собираются.
Зря мальчишка ляпнул, не подумавши. Хотел приободрить неуклюжей шуткой, а получилось, кажись, наоборот. Сестра наградила Каджи пронзительно-жгучим взглядом, густо замешанном на презрении, и ему сразу же стало стыдно. Хоть сквозь пол провались немедленно вплоть до замковых подземелий, только бы спрятаться поскорее. А Ирга не постеснялась еще и словами его добить:
— Да, не меня казнить собираются — это верно. А думаешь, братик, что если он оборотень, так ему не больно будет? Так что ли?
Гоша откровенно растерялся, не зная, как ей ответить. В чём-то малявка, конечно, права. Умирать никто не хочет. И вряд ли какому-нибудь существу собственная смерть может доставить несказанное удовольствие. И уж наверняка казнь — это боль, возможно даже сильная боль, но…
— Прости, сестрёнка, я не хотел тебя еще больше расстроить, — юноша осторожно присел на краешек кровати и бережно, точно хрупкую хрустальную игрушку тончайшей работы, взял её ладонь в свои. Рука девчонки была холодной, будто оконное стекло зимой. Или уж скорее холодило его кожу, как самый настоящий лёд. — Не подумал перед тем, как языком сболтнуть. Да только и ты пойми, что хоть ему и будет больно, как ты правильно сказала, но оборотень — чудовище. И я больше чем уверен, он заслужил смерть. Эти монстры ведь на людей нападают, убивают их. А мы должны в ответ уничтожать нападающих. Таковы законы жизни, сестренка. Не говори ничего! Я и сам знаю, что плохие законы. Ужасные, если уж честно сказать. Но мы с тобой не в состоянии их изменить, как бы сильно того ни хотели. Да и отвертеться от присутствия на казни тоже не получится. Как я понял, мама настроена решительно. Не придем сейчас сами добровольно, так, чего доброго, нас немного погодя силой приволокут, словно нашкодивших котят. Подумай, хочешь ли ты, чтобы какой-нибудь стражник-здоровяк тащил тебя на вытянутой руке, ухватив за ворот платья, а ты бы только беспомощно ногами дрыгала?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});