него мозг в кисель превращается, поэтому он лучше всех. Хотя иногда тебя тянет на острые предметы и ты пытаешься убиться об Элгорушку.
— Господи, Хэла! — и Милена снова обернулась по сторонам.
— Влюблённость это хорошо, это здорово, — словно не замечая замешательства девушки проговорила Хэла. — Это молодость. От этого дух захватывает.
— Постой, — нахмурилась белая ведьма. — Влюблённость — это не любовь.
— Нет, — согласилась женщина. — Любовь…
И она вздохнула, горестно, на мгновение словно уходя в себя.
— Это тебе не бабочки и единороги на радугах. Любовь она как монумент. Как камень могильный, — проговорила Хэла словно сама себе. — То, что придавит и то что так просто не сбросить, не списать. Не забыть и пойти дальше. Любовь, как надгробная плита гранитная. Всё.
— Романтика, Хэла, — Милена обречённо покачала головой, вглядываясь в сидящую рядом женщину.
— Романтика у тебя, глупая, — улыбнулась та, встречаясь с девушкой взглядом. — Когда ты молод, у тебя вся жизнь впереди и ты можешь кидаться в омут с головой, можешь мечтать, можешь влюбляться без памяти и не бояться ошибиться, потому что у тебя есть время. Даже если ошибка будет стоить тебе десяти лет. Через десять лет ты все ещё будешь красива и всё ещё сможешь позволить себе влюбиться снова. А когда тебе сорок…
Хэла привычно повела плечом:
— Уже не можешь вот так сходить с ума, — вздохнула она и снова устремила свой взгляд куда-то в никуда. — Если ты ищешь человека, то ошибиться не можешь, ошибиться страшно, потому что времени кажется внутри уже не осталось. Потому что жизнь она тебя покидала и помяла. И сил на новые свершения порой просто невозможно найти.
Милена нахмурилась, хотела что-то возразить наверное.
— Нет, я не говорю, что в сорок жизнь кончена, — добавила Хэла. — И влюбляться нельзя. Можно. Я восхищена теми, кто может, кто так прекрасно бесстрашен. Но всё равно — так хочется, чтобы… знаешь, в двадцать взлететь не проблема. Даже упасть не проблема. А вот мне уже так отчаянно нужно верить, что меня поймают, если буду падать. Поэтому порой проще и не пытаться полететь.
— Он тебя поймает, — прошептала Милена.
— Думаешь? — грустно улыбнулась Хэла.
— Да. Я вчера видела, — как бы ей хотелось доказать это женщине. — Я уверена.
Чёрная ведьма ничего не ответила. Она тихо вздохнула и запела:
— Когда взойдёт весна
И смерти вопреки
Сгорают от любви
Все призраки дворца
Тысячелетний страх
Колени преклонит
И мёртвые уста
Словами жгут гранит
Я не забуду о тебе
Никогда, никогда, никогда!
С тобою буду до конца
До конца, до конца, до конца![9]
Милене было отчаянно грустно и она так хотела посмотреть внутрь Хэлы, но та заметила бы, выгнала бы её.
— И на этой печальной ноте, я уплыла обедать, — женщина встала, потянулась и посмотрела на небо. — Будет дождь. Я буду растирать корешки. Если станет скучно — приходи в большой зал, поиграем во что-нибудь.
— Во что? — нахмурилась Милена.
— Да хоть в морской бой. Умеешь же?
— Да, с братом играла.
— Ну и отлично, — Хэла подмигнула и ушла в дом.
А Милена в недоумении посмотрела на чистое небо, на котором не было ни намёка на надвигающийся дождь.
Но чёрная ведьма не ошиблась. Дождь пошёл, правда к радости Милены без падающих с неба, как было в Трите, льдышек, но всё равно очень основательный, с мокрым снегом, порывистым и пробирающим до костей ветром.
В большой зале разожгли камин, там было тепло, несмотря на огромное пространство, магические сферы, играющие дети, которые переместились со двора в дом. Но при этом, если на улице они всегда были шумными и неугомонными, то здесь они сидели тихо. Младшие играли с приятными деревянными игрушками — тут были человечки, животные, кубики, шарики, телеги. Старшим детям было интересно то, что делали Хэла и Милена.
Чёрная ведьма сначала действительно растирала какие-то корешки и травы, смешивала их старательно и с очень серьёзным лицом. А потом она всё убрала в мешочки и ушла, а вернулась с бумагой и вот этими странными штуками, чем-то похожими на привычные им двоим шариковые ручки — здесь называющимися тлисами.
Они с Миленой расчертили поля для игры в морской бой и стали играть. И вот их облепили детишки постарше, которым тоже стала интересна игра двух ведьм.
Первый бой Милена проиграла. Решили играть ещё. Девушка была невообразимо рада. Казалось бы что такого — просто детская игра, но от этого сидения в окружении детей, слушая шуточки Хэлы, её пение, было так хорошо, так здорово.
Хэла снова победила и запела:
— My mother told me:
Someday I would buy
Galleys with good oars,
Sails to distant shores.
Stand up on the prow
Noble barque I steer,
Steady course to the haven
Hew many foe-men
Hew many foe-men[10]
Она хотела спеть ещё, но тут в дом вошёл Мирган. Дети вскинули на него головы. Он снял с головы капюшон, оглядел всех, отряхнулся, потом увидел Хэлу и просиял. С командира стекала вода на пол, но вид у него был бодрый, и казалось, что он вообще не заметил непогоды.
— Хэла, ну ведьма, ну ты! — он ухмыльнулся, расстегнув плащ, отдал его самому старшему сыну Эки, который услужливо подошёл к мужчине, когда тот начал раздеваться. — Я всегда ненавидел ледяной тракт. Я ходил по нему трижды до сего момента. И каждый раз это было очень плохо. Мне на голову сыпались камни, мои тооры с людьми на них сползали по ледяным насыпям, погода была вот как сейчас. Я пошёл бы лучше в бой, чем отправился по этой проклятой дороге. Но это… если я когда тебе что плохое сказал или может сделал — прости, Хэла.
— Мирган? — с рабочей стороны дома вышел феран, а следом за ним бронар. А со второго этажа, по главной лестнице спустился митар.
Пока командир говорил, он переместился к столу и сейчас стоял напротив Хэлы. Чёрная ведьма улыбнулась ему совершенно открытой улыбкой.
— Я рада, уважаемый Мирган Таагран, что всё хорошо, — ответила женщина. — И ты меня никогда не обижал.
— Как прошло? — феран подошёл к ним.
— Не поверишь — погулял. Даже дождь уже нас тут, на равнине, накрыл, — ответил ферану брат.
— Отлично. Итого два дня, — Мирган согласно кивнул, а феран обернулся к бронару. — Элгор…
— Я понял, — отозвался бронар. — Всё сделаю.
— Хэла, — проговорил командир. — Поездка была приятной, но я надеюсь,