Читать интересную книгу Жизнь и смерть генерала Корнилова - Валерий Поволяев

Ему плевать было на то, что они с Егором очутились на разных полюсах жизни, что кровь у них в жилах ныне течёт разная, у одного красная, у другого белая — всё равно эта кровь влита в них одним отцом и одной матерью, и боль они ощущают одинаково, и по дому тоскуют с равной силой, что Василий, что Егор — тянет их Зайсан, снится во сне и рождает в глотке тёплые слёзы.

Василий сделал несколько отчаянных гребков по земле. Пока полз, в него всадилась ещё одна пуля, перебила хребет, Созинов вскрикнул от боли и в то же мгновение почувствовал, какими чужими, тяжёлыми сделались у него ноги. Он ткнулся лбом в лёд, разбил голову до крови, потом закусил губы и, вонзаясь пальцами, ногтями в лёд, протащил своё тело на полметра вперёд, замер, затем протащил тело ещё чуть... Всё ближе и ближе к Егору.

   — Братка! — выдохнул он сдавленно, выплюнул изо рта набившуюся туда кровь, собрался с силами — оставалось их в нём совсем немного — и сделал ещё несколько резких отчаянных движений, подтягиваясь к Егору.

А у Егора угасали, делались тусклыми, безжизненными глаза. Кровь, залепившая ему губы, на морозе остыла, превратилась в кисель, сползла тягучей страшной массой на подбородок. Рука, которую он тянул к брату, упала. Егор согнулся, упёрся пальцами в землю, но, видно, тяжесть, которая тянула его вниз, была непосильной, он не мог ей сопротивляться, и Егор согнулся, ткнулся головой в мёрзлый, покрытый чёрной ледяной коркой комель глины.

Василий подполз к брату, притиснулся своей головой к его голове, прохрипел что-то бессвязное, жаркое, и сам не разобрал, что произнёс, да это и неважно было, важно, что Егор услышал его голос, и если не разобрал слова, то разобрал тон, которым они были произнесены, — тёплый, ободряющий, каким к брату только и можно — и нужно — обращаться. Василий обхватил Егора за плечи, прижал к себе и затих.

Стрельба тем временем угасла, люди рубились теперь шашками, штыками, ножами, гвоздили друг друга прикладами, ахали, матерились, сопели, за первой красноармейской цепью накатилась вторая, включилась в дело, и вскоре никого из офицерской полуроты не осталось в живых, ни одного человека...

Созинов почувствовал, как дёрнулся и затих Егор, бульканье в его горле участилось, громко лопнул невидимый пузырь, и голова старшего Созинова поплыла в крови.

«Всё, — понял Василий, — отмучился брательник... Всё! Ах, братка!»

Через несколько минут не стало и Василия. С небес, с головокружительной верхотуры на землю вновь сорвался ветер, пробормотал что-то умиротворённо, довольно, потом, поняв, что здесь ему делать нечего, всё сделали без него, взвыл и унёсся в дальний угол поля.

Дневная темнота сгустилась. Наступал вечер. Пошёл тихий, медленный снег, через некоторое время накрыл убитых белым пухом, будто саваном.

Корнилов вместе со своей армией отступал к Екатеринодару — богатому, сытому, хлебному городу, наполненному малиновым звоном церковных колоколов, пахнущему пшеничными караваями и калачами.

Армии требовался отдых — люди устали. Ледяной поход, ежедневные стычки вымотали их.

В станице Ольгинской к армии примкнули пятнадцать девушек-прапорщиков, Корнилов распорядился зачислить их в разведотдел. Девушки уже целую неделю мотались по югу России в поисках корниловских частей, прибыли они из Москвы, где окончили Александровское военное училище и получили специальность пулемётчиц.

В Ольгинской сделали смотр юнкерскому батальону. Часть юнкеров произвели в прапорщики, а кадетов старших классов, уже вытянувшихся, с тоненьким пушком усов на лицах — в «походных юнкеров».

Двинулись дальше. С ходу взяли подряд несколько станиц — Весёлую, Старолеушковскую, Ираклиевскую. У станицы Березанской остановились: там собрались слишком крупные силы красных. Предстоял тяжёлый бой.

Кроме того, на подступах к Березанской Корнилов получил сообщение, что кубанский атаман Филимонов[48], к которому они шли, срочно оставил Екатеринодар, поэтому цель похода, очень тяжёлого, прозванного Ледяным, была потеряна.

Самое лучшее было — развернуться и уйти куда-нибудь в спокойное место, где ни пуль, ни холода, ни беды — ничего этого нет. Но где найти такое спокойное место?

   — Будем атаковать Березанскую! — решил Корнилов.

На станицу пошли в лоб, прямо на пулемёты, — и взяли её. Сделали это так стремительно, что многие из красных защитников станицы даже не смогли убежать — просто не успели.

Прапорщик Иван Ребров — старый знакомый — заскочил в одну из изб, там увидел лежащего на полу матроса с перевязанной головой — тот едва двигался, был бледен как бумага от потери крови. Ребров ткнул в него стволом маузера:

   — А ну, вошь большевистская, подымайся! Чего клёши в разные стороны раскинул? Обмарался от страха, что ли? Выходи на улицу!

Матрос застонал и с трудом поднялся с пола. На виске у него краснела свежая ссадина — видно, потерял сознание и, падая, ударился об угол лавки. Ребров вывел его во двор, приказал:

   — Становись на колени!

Матрос, не произнеся ни слова, отрицательно покачал головой.

   — Становись на колени! — что было силы рявкнул Ребров и, взмахнув коротко, ударил его рукояткой маузера.

Матрос выплюнул изо рта кровь и проговорил тихо:

   — Перед буржуйскими сволочами я на колени не встаю!

Ребров вдавил ствол маузера в затылок матроса, звонко щёлкнул курком и, стиснув зубы, проговорил:

   — Молись!

В ответ — угрюмое молчание.

   — Молись!

Матрос неспешно недрогнувшей рукой перекрестился. Ребров нажал на спусковой крючок маузера. Двор окутался жирным маслянистым дымом выстрела. Пуля снесла матросу половину черепа. Ребров, забрызганный кровью, с перекошенным лицом, выбежал со двора.

Люди начали ненавидеть людей, происходило некое бесовское превращение, на смену белому пришло чёрное, добру — зло, теплу — холод, надёжности — двуличие, любви — ненависть. Всё в мире поменялось местами, и конца-края этому страшному переделу не было видно.

В Выселках взяли в плен красного пулемётчика. Оказалось — немец. Корнилов выслушал коротким доклад о пленном и приказал:

   — Расстрелять!

Жестокость рождала жестокость.

Следом взяли ещё двух пленных, оба — немца. К их мятым солдатским папахам были пришиты красные ленточки. У Корнилова невольно дёрнулась щека, и он произнёс безжалостным тоном:

   — Расстрелять!

Шестого марта армия повернула на юг, направляясь к станице Усть-Лабинской. Сбоем взяли станицу Рязан скую, за ней — несколько горных черкесских аулов — Несшукай, Понежукай. Гатлукай, Шенжий, потом Калужскую и Новодмитровскую — казачьи станицы.

Новодмитровскую взяли в штыковой атаке. Дул резкий ветер, с неба сыпал мелкий дождь, который до земли не долетал — превращался в тонкие колючие льдинки, от такого дождя ледяной коркой покрывались не только выбившиеся из сил люди — обледеневали и лошади, обрастали твёрдыми, громыхающими, будто латы, панцирями, почти не могли двигаться. Тем не менее Корнилов постоянно подгонял армию:

   — Вперёд, вперёд, вперёд!

Станица стояла у бурной горной реки — вода неслась вниз, переворачивала камни, грохотала, пузырилась, вышвыривала на берега куски льда. Ударный корниловский полк вброд форсировал реку и в штыковой атаке смял позиции красных — атака была яростной, стремительной, раненых в таких атаках не бывает — погибают все.

Штаб решили разместить в доме, где находилось станичное правление. Около правления уже толпился народ. Слышались крики «Слава Корнилову!». Генерал относился к таким лозунгам равнодушно — не замечал их.

Когда он в сопровождении Хана Хаджиева поднимался на высокое крыльцо правления, на него свалился здоровенный, потный мужик в казачьей фуражке, лихо сдвинутой на ухо.

   — Кто такой? — спросил он у Корнилова, отёр крупной, испачканной ружейной смазкой ладонью лицо.

   — Корнилов, — спокойно ответил генерал, выжидающе глянул на здоровяка, тот в ответ хмыкнул и выхватил из-за пояса револьвер.

Опоздал он на несколько мгновений, Корнилов успел спрыгнуть с крыльца вниз, а здоровяк попал под выстрел Хана, тот всадил в него пулю почти в упор, здоровяк вскрикнул и повалился лицом вперёд, на ступеньки крыльца. Хаджиев спрыгнул вниз, к Корнилову.

   — Вы живы, Лавр Георгиевич? Пуля не зацепила?

   — Жив, — неожиданно недовольным тоном ответил тот. — Пули, слава богу, перестали меня брать.

Лучше бы он этого не говорил. Хотя погибнуть ему было суждено не от пули, но всё же...

Внутри дома, в правлении красные разместили корниловских разведчиков, взятых в плен, — все они были связаны и соединены друг с другом верёвкой. На полу валялись россыпи винтовочных патронов. Патроны лежали горами, целые, новёхонькие, с блестящими задками капсюлей. Было также много стреляных гильз. Тут же находились несколько раненых стонущих красноармейцев.