— Скажи, это не его ты подкармливал яблоками в загоне в тот день?..
Тот день!
В тот день они занимались любовью на чердаке, который сейчас находился прямо у них над головой. Ее лицо загорелось жарким румянцем, а глаза не могли оторваться от лица Эрика. Конечно, он помнил тот день так же хорошо: его глаза потемнели и затуманились, а когда он заговорил, голос звучал приглушенно и был завораживающе ласков:
— Не такой уж это подвиг — приручить норовистое создание. Терпение и сладкая подачка — самый верный способ добиться покорности.
На его лице промелькнула горькая улыбка. Прислонившись к широкому боку коня и глядя в лицо Розалинде, Эрик произнес:
— Только иногда бывает трудно распознать, кто кого покорил.
Что верно, то верно, подумала Розалинда, и ее пронизала восхитительная дрожь желания. Он ее покорил, с этим не поспоришь. Он домогался, чтобы она купила его молчание «сладкими подачками» — поцелуями и кое-чем помимо поцелуев. Но, вовлекая ее в эту опасную игру, не угодил ли он сам в ловушку, расставленную для нее? Его насмешка над самим собой, казалось, свидетельствовала, что так оно и есть, — и все-таки он держался отчужденно.
— Эрик, — начала она, вознамерившись вернуть разговор к тому, что ее заботило больше всего, — до сих пор удача была на твоей стороне и тебя никто не опознал. Но завтра начинается турнир, и я боюсь, что ты не сможешь и впредь держаться подальше от сэра Гилберта.
— Тем лучше.
— Нет, не лучше! Если ты надумал затеять с ним поединок и таким образом свести с ним счеты, так ты должен знать, что отец никогда не простит тебе нападения на его гостя. Суд будет скорый и суровый.
— Пусть тебя это не беспокоит, Розалинда. Я вполне способен постоять за себя. Или, возможно, тебя волнует безопасность Гилберта?
Розалинда быстро преодолела короткое расстояние между ними и вцепилась в его тунику, комкая ткань в маленьком кулачке, — страх за него нашел выход в яростной вспышке:
— Не смей дразнить меня! Да по мне, пусть его хоть повесят, сэра Гилберта!
— А меня? Нет?
Одной рукой он обнял ее за плечи и прижал к себе. Розалинда ощущала его тепло, слышала ровные удары его сердца. И это напомнило ей другой раз, когда она, так же во власти ярости и страха, цеплялась за его тунику. На эшафоте в Данмоу ее поразили искры, подобные вспышкам молнии, что загорались между ними, и, испуганная своими чувствами, она оказалась не в состоянии даже назвать их. Многое произошло с тех пор между нею и Эриком, и теперь она знала, куда может завести подобный накал страстей.
— Вечно ты бросаешься спасать меня от петли, — тихо проговорил он, пристально глядя в ее поднятое к нему лицо. — Хотелось бы знать почему?
Потому что я тебя люблю, молча кричали ее широко раскрытые глаза. Потому что ты нужен мне, и я не смогу вынести, если потеряю тебя.
Словно услышав это безмолвное признание, он сгреб ее в охапку, еще крепче прижал к себе и спрятал лицо в ее волосах. Ничего не говоря, он прижимал ее к себе почти с отчаянием, и многое открывалось в их неистовом объятии. Розалинда чувствовала, как податливы ее мягкие формы под напором его литого тела. Она узнавала неукротимую силу, которая так легко могла подчинить ее себе, и властную мужественность, которой она уже и не пыталась сопротивляться.
Но порыв, который сейчас кинул их друг к другу, чем-то отличался от прежнего. Как и тогда, страсть поднималась из глубины, готовая вырваться на свободу, но в них нарастало и что-то другое. Прижавшись щекой к грубой шерстяной ткани, которая покрывала его грудь и уже слегка увлажнилась от ее нечаянных слез, Розалинда ощутила его поцелуй на своих волосах. Ее руки обвились вокруг его стана, и они прильнули друг к другу в молчаливом единении — каждому было достаточно присутствия другого, чтобы обрести душевный покой.
Покой и умиротворение… и столь редкостные сокровища она смогла найти именно с ним! Осознав это, Розалинда расплакалась уже не на шутку. Как отчаянно она в нем нуждалась! И ни тени сомнения у нее не оставалось: он находил такое же утешение, такой же покой рядом с ней. Это было так близко к совершенству — совершенству, о котором только можно мечтать!
О, пусть так будет всегда, молила она. Пусть так будет всегда. Но, почувствовав его судорожный вздох, она уже знала: этому не бывать.
— Роза… глухо прозвучал его голос.
— Ш-ш-ш. — Она подняла к нему мокрое от слез лицо. — Я хочу только одного — чтобы ты остался в живых. Будь осторожен. Я ничего больше не прошу у тебя — только это.
Эрик зажал ее лицо между ладонями и долго смотрел в ее огромные глаза. Затем он наклонился, чтобы поцеловать ее. То был долгий, нежный поцелуй, который был исполнен самого могучего желания, но в котором, странным образом, отсутствовала страсть.
— Я останусь в живых, Розалинда. Не бойся…
Он замолчал, потому что в темноте послышались голоса.
— Мне надо идти, — прошептала она и, на мгновение прильнув к нему в жарком поцелуе, оттолкнула его и поспешила во двор.
Обогнув угол конюшни, она увидела мужчин, которые шли ей навстречу; был среди них и сэр Гилберт. Розалинда остановилась так резко, что они были вынуждены сделать то же самое.
— О, леди Розалинда, — галантно поклонился сэр Эдольф, глядя на нее с удивленной улыбкой. — Какая приятная неожиданность?
— Добрый вечер, сэр Эдольф, — ответила она, в то же время пытаясь найти мало-мальски убедительный предлог, который мог бы послужить оправданием для ее присутствия около конюшен. Она бросила беспокойный взгляд на сэра Гилберта, который пребывал в задумчивости, но затем сочла за благо вернуться к общему обмену любезностями.
— И всем вам, милорды, добрый вечер. Надеюсь, вы остались довольны ужином?
— Ужин был великолепен, миледи.
— Угощения просто превосходны! — подхватил другой, по-хлопывая себя по животу.
— Воистину превосходны, — не замедлил признать и сэр Гилберт. — Но что привело вас к конюшням в такой поздний час? И без сопровождения?
— К конюшням? Ах да! — Розалинда надеялась, что ее улыбка выглядит достаточно непринужденной. — Один конюх сильно обжег себе руку, и мне пришлось им заняться. Я наложила ему повязку с целебным бальзамом. — Говоря это, она начала медленно отступать от конюшни, упорно пытаясь отвлечь их своей болтовней.
— Я понимаю, господа, что, как и большинство мужчин, вы не слишком высоко цените искусство врачевания, вас не интересуют ни сады целебных трав, ни лекарские кладовые… по крайней мере пока у вас самих не возникнет в них нужда. Но для меня это предмет особой гордости — травы, которые я выращиваю, а также снадобья, которые умею из них готовить. Кстати, не желает ли кто-нибудь из вас осмотреть мою лекарскую кладовую?