Гизо. Гизо было 53 года. В эпоху Империи и Реставрации он был либералом; но его прямолинейный ум возвел в неизменные догматы те либеральные понятия, к которым он пришел во времена Деказа, во времена популярности доктринеров и общества «Помогай себе сам — и небо тебе поможет». С тех пор много воды утекло; общественное сознание сделало огромный шаг вперед. Понимапие условий свободного общежития значительно расширилось. Число людей, интересующихся политическими вопросами, сильно возросло. Целые общественные классы проснулись к политической жизни. Но Гизо, застывший на тех взглядах, которые он усвоил в 30-летнем возрасте, знать ничего не хотел, да и не мог понять происходящего. Он был не далек от того, чтобы считать хартию 1814 года, при условии ее точного применения, идеальной конституцией. По его мнению, некоторых детальных улучшений было вполне достаточно, чтобы превратить эту хартию почти в совершеннейшее творение, а Июльская революция именно и дала возможность произвести эти частичные поправки. Притом, на его взгляд, парламент в своей реформаторской деятельности заходил слишком далеко, и если бы это зависело от него лично, звание пэра, например, осталось бы наследственным.
По его мнению, с изменением хартии дело революции было завершено, и всякая дальнейшая реформа представлялась ему опасной химерой. Поэтому он с самого начала примкнул к партии сопротивления. С точки зрения Гизо задача правительства должна была ограничиться сохранением существующего, поддержанием порядка во внутренней политике и мира во внешней, т. е., в сущности, — созданием условий, обеспечивающих развитие национального богатства. Именно эту программу он и начал проводить с 1840 года и именно такое определение дал он своей политике в первом же заседании палаты.
Единственно мудрая политика сводилась, по его словам, к «сохранению мира всегда и повсюду». «Поверьте мне, господа, не будем говорить нашему отечеству о завоевании новых территорий, о великих войнах и о великом отмщении за прежние обиды. Пусть только Франция процветает, пусть она будет свободной, богатой, разумной и спокойной, и нам не придется жаловаться на недостаточность ее влияния в мире». Точно так же смотрел на вещи и Луи-Филипп. Гизо не подчинялся влиянию короля и не играл роли послушного исполнителя личной политики и воли Луи-Филиппа. И если в продолжение семи лет могло казаться, что он является покорным слугой монарха, то это лишь потому, что между — министром и королем существовало единомыслие относительна политических целей.
Система подкупов. В продолжение семи лет палаты шли за Гизо, и так как министерство всегда имело на своей стороне-большинство, то — судя по внешности — во Франции установился парламентарный режим. Но это большинство состояла из чиновников. Их было 184 в палате 1846 года. Правительство держало их в своих руках жалованьем, выплачиваемым-из государственного казначейства, и обещаниями повышения по службе. А система крупных концессий и привлечения к участию в государственных подрядах давала возможность склонить на сторону правительства 30 или 40 депутатов, необходимых для составления министерского большинства. — Те же самые приемы обеспечивали в стране правительственным кандидатам голоса избирателей. Гизо, отличавшийся строжайшей честностью в своих частных делах, возвел подкуп в государственную систему. Это зло растлило всю администрацию, и в последние годы царствования разразились позорнейшие скандалы. Одновременно с разоблачением лихоимства и воровства в Рошфорском морском арсенале и расхищения интендантских запасов в Гро-Кайу в мае 1841 года стало известно, что пэр Франции, председатель одной из палат кассационного суда, Тэст, министр общественных работ в кабинете 29 октября, продал за 100 ООО франков концессию на Гуэнанские соляные копи, причем роль посредника в этой сделке играл другой пэр Франции, генерал Кюбьер, дважды занимавший пост военного министра. Эмиль Жирарден, которого не решились привлечь к суду, обвинил министра внутренних дел Дюшателя в том, что он продал за 100 ООО франков в пользу министерской газеты Эпоха привилегию на открытие третьего оперного театра и обещал звание пэра за 80 ООО франков. Сам Гизо в январе 1848 года признал в палате, что некий господин Пети для получения должности казначея в Корбейле должен был, с согласия правительства, уплачивать ренту в сумме 6000 франков за отставку старшего советника контрольной палаты, причем освободившееся таким образом место послужило наградой за услуги, оказанные министерству.
Министерство и оппозиция. Внешняя политика. Своей властью над палатой Гизо пользовался, чтобы не допускать никаких политических реформ. Он упрямо проводил политику неподвижности. «Послушать вас, — говорил ему Ла-мартин в 1842 году, — так вся политическая гениальность государственного человека состоит только в том, чтобы, заняв положение, которое дала ему случайность или революция, оставаться в этом положении инертно и неподвижно, отвергая неумолимо малейшие улучшения. И если действительно только в этом вся гениальность государственного мужа, облеченного правительственной властью, то не нужно нам государственных мужей. Хватит с нас и простой тумбы!»
Эта инертность под конец наскучила даже верным министерству консерваторам, и после выборов 1846 года в их среде сложилась прогрессивная партия. Один из депутатов, всегда поддерживавших Гизо, обозревая деятельность министра в 1847 году, пришел к следующему выводу: «Что сделано в течение семи лет? Ничего, ничего, ничего!»
Оппозиция, состоявшая из легитимистской правой и различных групп левой, главные свои нападки обращала на внешнюю политику министерства и на его отношение к союзу с Англией, а во внутренней политике — на вопрос об избирательной и парламентской реформах. С первых же дней своего существования Июльская монархия искала союза с Англией. Луи-Филипп полагал, что для отпора абсолютистским державам нельзя нигде найти лучшей поддержки, как в стране, политическая организация которой была всего ближе к французской. Отсюда посылка Талейрана в Лондон в сентябре 1830 года и четверной союз 1834 года с Испанией и Португалией. В 1836 году отказ Луи-Филиппа от вооруженного вмешательства в испанские дела повлек за собой охлаждение между двумя странами. Известно, какую ярость вызвала проделка Пальмерстона, обманувшего Францию в египетском вопросе. Вопреки народному чувству, король и Гизо решили, тем пе менее, возобновить связь с Англией и попытаться восстановить то, что именовалось сердечным согласием. Возможно, что эта политика была не хуже всякой другой, но, стремясь к сердечному согласию, следовало бы все-таки тщательно охранять достоинство, честь и интересы Франции. А между тем в двух случаях министерство недостаточно позаботилось об этом достоинстве и интересах.
В первом случае речь шла о праве досмотра кораблей. На Венском конгрессе Англия в принципе добилась отмены торговли неграми. Кроме того, она потребовала предоставления военным кораблям всех национальностей права осматривать коммерческие суда вблизи африканского побережья. Формально все государства пользовались в данном случае равными правами, но фактически численное превосходство английского флота превращало право досмотра в своего рода общий надзор Англии над коммерческими флотами всех государств, что крайне стесняло торговлю. Правительство Реставрации упорно отказывалось признать право досмотра. Напротив, Июльская монархия в 1831 году согласилась подписать конвенцию, которую возобновила в 1833 году. Применение ее на практике связано было с такими злоупотреблениями, что со всех сторон раздались самые резкие протесты. Это не помешало Гизо 20 декабря 1841 года возобновить договор и согласиться даже на более тяжелые условия, по которым право досмотра отныне могло применяться не только у африканского берега, но и на всем Атлантическом океане.
К счастью, для вступления договора в законную силу требовалось согласие палаты. Гизо ссылался на соображения — туманности, но ему не удалось убедить палату, которая не только отказалась утвердить последний договор, но и осудила договоры 1831 и 1833 годов и предложила министерству их расторгнуть. Это решение было одним из мотивов, побудивших Гизо распустить палату немедленно после принятия бюджета в июне 1842 года. Новые выборы доставили министерству более послушное большинство, что не замедлило обнаружиться в 1844 году во время дела Притчарда.
В сентябре 1842 года силою обстоятельств адмирал Дюпти-Туар вынужден был объявить Таити и острова Товарищества под французским протекторатом. По внушению Притчарда, английского аптекаря-миссионера, уже давно проживавшего на Таити и облеченного званием консула, королева Помаре, воспользовавшись отсутствием французской эскадры, приказала сорвать знамя протектората. Возвратившись, адмирал Дюпти-Туар, считаясь только с оскорблением, нанесенным французскому флагу, по собственной инициативе захватил остров. Известие об этом вызвало в Лондоне сильнейший гнев. Английское правительство потребовало от Гизо, чтобы он выразил порицание адмиралу, и в Монитере появилась заметка, сообщавшая, что на Таити послан — приказ вернуться к простому протекторату. Публика ответила на эту меру поднесением адмиралу Дюпти-Туару почетной шпаги, а через несколько дней Ламартин при рукоплесканиях всей Франции заявил, что он понимает необходимость мира, но что Франции нужен «мир достойный и прочный — мир французский, а не английский». Не успел закончиться этот инцидент, как разгорелось второе дело Притчарда, во время которого французское правительство выказало себя еще более смиренным перед лицом английских угроз.