Как-то так уж получилось, что мой путь в авиацию начинался с катастрофы Ли-2 (я уже рассказывал о первом своём ночном карауле в зале Дома офицеров Батайского авиационного училища, когда мне пришлось стоять с только что полученным после присяги своим первым оружием — трёхлинейкой образца 1897 года в компании с 11 гробами погибших при неудачной ночной посадке). Этой гибели я не видел. Однако на Курилах мне пришлось увидеть своими уже глазами гибель самолёта Ли-2.
* * *
В очередной раз я прибыл на Курилы в составе комиссии штаба дивизии по проверке не помню чего уж: проверок в те времена было столько, что они стали рядовым явлением жизни штаба. Каждый начальник отдела включался в группу проверки, разрабатывал свой план, который после утверждения становился заданием и выполнял его, сдавая отчёт в лётный или оперативный отдел по окончании проверки.
На второй день после нашего прилёта на Буревестник поступило от метеослужбы штормовое предупреждение: приближается тайфун Нэнси (почему-то тайфуны принято называть женскими именами) с такими параметрами, что хоть святых выноси. На аэродроме начались активные приготовления к встрече этой леди с дурным характером: убиралось со стоянок всё, что может взлететь — всякое техническое добро, старые чехлы и заглушки, лопаты и колодки, самолёты привязывались стальными тросами к кольцам забетонированных штопоров — короче крепилось всё. Крепился и наш Ли-2: каждая стойка шасси пришвартовывалась к штопорам десятимиллиметровым, стальным тросом, да ещё под крылья самолёта подогнали по шестнадцати тонному топливозаправщику и привязали крылья дополнительно к ним: как-никак Ли-2 — единственный самолёт, стоящий на земле не горизонтально, площадь крыла большая, взлётная скорость маленькая — этого может унести в первую очередь.
Вроде как подготовились.
Ждать пришлось недолго. Вначале где-то далеко в вышине возник какой-то низкий, едва различимый звук. Вернее сказать — звука ещё не было, было, что-то такое, очень низкое и очень мощное, от чего становилось не по себе. Вспомнился эксперимент начала века в опере с новым мощным оргАном, когда сверхнизкие частоты, почти не слышимые ухом, вызвали такой ужас у публики, что она, сломя голову и не помня себя, давя друг друга, в панике кинулась из концертного зала на площадь к своим экипажам, кучера которых разбежались в страхе так же, как и зрители, ещё до того, как те успели выскочить из театра. В воздухе стояло полное безветрие, какая-то страшная и гнетущая тишина. Океан был спокоен. На небе не было ни облачка.
Почему-то как-то одновременно по всему гарнизону завыли собаки. Захотелось спрятаться куда-нибудь подальше, поглубже, в какую-либо глубокую пещеру, зарыться с головой в землю.
Звук нарастал, и за какие-то полчаса постепенно превратился в какой-то страшный рёв. В воздухе началось лёгкое движение, лёгкий ветерок стал всё больше нарастать, превратился в ветер, потом — в сильный ветер и, наконец, во, что-то невообразимое, сплошное, без порывов — казалось, что остров вдруг поднялся в воздух и понёсся куда-то туда, в океан, откуда пришёл этот ветер.
Скорость ветра была такой, что я забыл о мерах предосторожности: вспомнилось свободное падение в затяжном прыжке.
Я стоял в этом потоке, потом стал ложиться на него. Сначала под углом десять, потом — двадцать, тридцать и дошёл постепенно, по мере усиления ветра, до угла 45 — 50 градусов — поток держал меня, и это меня забавляло: я никогда ещё такого не чувствовал, разве что потом, гораздо позже, попробовал ещё раз такой фокус в аэродинамической трубе при её разгоне. Я мог управлять своим положением, используя ладони рук как рули самолёта, мог менять угол… Однако всё-таки не удержался, меня свалило на землю, и я чуть ли не ползком ретировался в свою «гостиницу», врытую в землю, с единственным маленьким окошком под потолком. Ветер дул сбоку, потому я не побоялся, что стекло выдавит, стал на табуретку под окошко и продолжал наблюдать за этим светопреставлением. Ветер нёс песок, потом мелкие камешки, потом достиг такой силы, что стал поднимать и перекатывать сначала мелкую, потом уже и крупную гальку. Воздух стал непрозрачным, мимо окна неслось всё, что может нестись, и вдруг я увидел размытые очертания нашего Ли-2: самолёт стоял в горизонтальном положении, винты его вращались, словно на взлёте. Делать что-либо было поздно.
Телефона в гостинице не было, да и едва ли он работал бы, если бы и был. Я побежал в соседнюю комнату и позвал заместителя начальника штаба — единственного человека, оставшегося, кроме меня, в гостинице. Мы оба залезли на табуретку и стали наблюдать, что будет дальше. Песок и всё, что можно было унести, ветер уже унёс, видимость улучшилась. Самолёт всё так же стоял в горизонтальном положении, винты вращались с бешеной скоростью, чехлы с моторов давно уже были сорваны, самолёт мотало влево-вправо всё больше и больше, но, видимо, топливозаправщики не давали ему развернуться по ветру, который поворачивал всё больше. Наконец, оборвался последний трос, и самолёт, словно в замедленной съёмке, сначала стал на крыло, затем его со страшной силой перевернуло и бросило на бетон вверх колёсами. Мы в страхе отошли от окна: не дай бог, ветер повернёт в нашу сторону, — без глаз останешься.
Много бед наделал тогда тот тайфун: порвал линии электропередач и связи, посрывал крыши и выбил стёкла, повалил столбы, — в общем, восстанавливался гарнизон серьёзно, однако недолго: к таким явлениям здесь привыкли, и действия в подобных ситуациях были не раз на практике отработаны. Самое интересное, что спустя сутки после тайфуна с этого аэродрома была поднята и благополучно произвела посадку пара на перехват нарушителя: уж что-что, а хлеб свой на Курилах военный даром не кушали.
Ну, а самолёт — самолёт не только шмякнуло вверх ногами о бетон, но и потаскало ещё немного. Короче говоря, повреждения были такими, что самолёт был списан. А вся причина была в слабо затянутом узле троса крепления хвостового колеса. Трос развязался, а крепление в двух точках уже не выдержало — слишком высоки оказались нагрузки. Что интересно — несмотря ни на что, истребители, стоявшие в капонирах не пострадали. Ну, там, посрывало чехлы, порвало их в пух и прах, унесло так, что потом некоторые находили даже в сопках, но самолёты все остались целы.
Долго мы потом ждали второго нашего Ли-2, который застрял в Хабаровске. Так долго, что извелись и от нечего делать стали изучать окрестности и местные достопримечательности — пошли на рыбалку, даже попробовали покататься на танковозе.
Наверное, ещё не забыл читатель истории с четвёркой русских моряков, оказавшихся на барже без мотора и без запасов в открытом океане, съевших сапоги и гармошку и попавших, в конце концов, в Америку? Помнишь, наверное, моряков-героев Зиганшина, Поплавского и ещё уж не помню фамилий: в своё время их героизмом восторгался весь мир. Пресса писала о них всякое: и, что к подвигу они готовились своему сызмальства, и какие они были хорошие — простые советские люди, показавшие всему миру чудеса крепкой армейской закалки, дружбы, мужества и самообладания, с честью пронёсшие гордое имя советского моряка, что помогло им свершить свой подвиг…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});