– Замечательно, – сказала она, когда голодные языки пламени принялись пожирать сухой трут.
– Посмотрим... подождите немного... иногда все быстро загорается, а потом гаснет. Нужно быть осторожным. И терпеливым.
– А вы осторожны?
– М-м-м. – Он скользнул по ней взглядом, и она подумала, говорят ли они по-прежнему об огне.
– Это ведь ко всему относится, да?
– К хорошим вещам.
Они пили шардоннэ небольшими глотками, вели светскую беседу, и отец Джеймс немного расслабился, даже согласился на второй бокал.
– Знаете, вы могли бы сделать для меня кое-что еще, – заметила она, и он поднял бровь.
Ее сердце чуть не остановилось. Господи, что это с ней такое? Почему она с ним заигрывает, а?
– Что именно? – спросил он, и непочтительная улыбка, играющая у него на губах, совсем не соответствовала его профессии.
– Ничего такого, что могло бы вам повредить.
– О господи.
– Как насчет того, чтобы помочь мне повесить несколько рождественских фонариков над каминной полкой?
– А я-то думал, вы предлагаете мне еду и выпивку, потому что вам нравится мое общество.
– К сожалению, нет, – поддразнила она. – Так что давайте, мастер на все руки, за дело! – Она поставила свой бокал, пошарила в чулане под лестницей и осторожно отставила бабушкин дробовик, чтобы вытащить ящик со старинными украшениями.
– Не рановато ли? – спросил он, помогая ей нести две картонных коробки с фонариками в гостиную.
– Как только закончился День благодарения – самое время, – усмехнулась она и в подтверждение своих слов включила радио. «Дабл-Ю-Эс-Эл-Джей» взяла себе за правило после Дня благодарения передавать праздничные песни по часу в неделю. Через десять минут, прежде чем они закончили вешать фонарики, комната наполнилась звуками джазовой инструментальной версии «Пусть идет снег».
– Ну что я говорила? – спросила она, когда выключила настольные лампы и комната погрузилась в полумрак. Свет исходил лишь от огня в камине и от фонариков, развешанных над каминной полкой. Было уютно.
– Но ведь это не рождественская музыка.
– Но она сезонная. Признайтесь, что никогда не слышали, чтобы такую музыку ставили в июле.
Он засмеялся.
– Когда я слышу «Белое Рождество», значит, Рождество наступило.
– Но...
– Я не шучу. – Он сел рядом с ней на диван и уставился на огонь. – «Фрости-снеговик» или «Зимняя страна чудес» тоже не годятся.
– Пурист, – пробормотала она, делая глоток из своего бокала.
– Для священника это обязательно. – В его глазах плясали зеленые и красные огоньки. – А это, – он высоко поднял за ножку бокал, – нет.
– Нет?
– Ах-ах. Определенно запрещено. – Но, качая головой, он наполнил как ее, так и свой бокал. – Однако мы не можем растратить это впустую, – заметил он. – Как-никак оно импортное.
– В самом деле?
– Оно проделало долгий путь из Калифорнии. Если вы заметили, там совершенно другая страна.
– Откуда вы знаете?
– Я жил там.
– Правда?
– Да, мэм. И у меня есть секрет, связанный с тем периодом моей жизни. – Положительно, его улыбка была соблазнительной. Она откинулась на спинку дивана.
– Что?
– Это было до того, как я стал священником.
– О-о, что-то темное и злое.
– Можно сказать и так. – Он засмеялся. – Прежде чем я нашел свое призвание, я был серфером.
– Не может быть!
– О да... вам стоило бы посмотреть, как я скольжу по волнам.
– А, ну хватит. – Она усмехнулась, вино и интимная обстановка ударили ей в голову.
– Может, когда-нибудь я устрою для вас показательное выступление.
Она сделала глоток вина и рассмеялась так сильно, что подавилась. Мысль о том, как отец Джеймс со своим воротником священника и развевающимся облачением стоит согнувшись на доске для серфинга на волне в Малибу, невероятно ее развеселила. Она кашляла так сильно, что ей пришлось отставить бокал в сторону.
– Я... не... верю...
Вдруг он принялся хлопать ее по спине, придерживая другой рукой.
– С вами все в порядке?
– Да... нет... – задыхаясь, проговорила она.
– Оливия... – Он принялся хлопать ее сильнее. – Дышите.
– А... Папа знает о серфинге? – спросила она, все еще пытаясь перевести дух.
Он громко и раскатисто рассмеялся.
– Не услышал ли я нотку непочтительности?
– От меня? – Изобразив на своем лице шок, она с притворной наивностью покачала головой и заметила, что он все еще обнимает ее. – Никогда.
– Вы потрясающи, – ответил он шепотом, когда улыбка медленно сползла с его лица, и она поняла, как близко они были друг к другу, их носы едва не соприкасались, его запах неотразим, ее груди прижаты к его груди. Это было безумием, эмоциональной опасностью. Прекрати, Оливия. Прежде чем ты зайдешь так далеко, что не сможешь остановиться. Прежде чем ты совершишь самую большую ошибку в жизни! Но она не шелохнулась. Не могла.
Она тяжело сглотнула, и его взгляд устремился к ее горлу.
Хотя он не открывал рта, она могла поклясться, что слышала, как он застонал.
– Не думаю, что мне стоит здесь оставаться, – сказал он, но руку не убрал. – То есть я знаю, что не стоит. – Его слова прозвучали несколько невнятно.
– Наверное. – Она вздохнула. – Но...
– Оливия, я не могу... – Он замолчал. Словно увидел грусть в ее глазах. Будто точно знал, о чем она думает. – О черт, – с трудом выдавил он, затем добавил: – Простите меня, – и, опустив взгляд на ее губы, поцеловал ее. Крепко. Охотно и решительно.
В мозгу Оливии настойчиво звенели сигналы тревоги. Это неправильно. Совсем неправильно. Они оба знали это. Разве он только что не пытался это сказать? Но она ответила на его поцелуй. Из-за вина, полумрака в комнате и чувства, что им обоим кто-то нужен, она отбросила все терзающие ее сомнения, которые продолжали звучать у нее в голове.
Он же священник, ради всего святого. И, вероятно, слегка пьян.
Что ты почувствуешь завтра? А он?
Не отвергай дружбу, которую он предлагает... Это грех, Оливия. Грех! Подумай!
Сердце у нее бешено колотилось, кожу покалывало, в глубине она начала словно гореть.
Она не могла остановиться. И не хотела останавливаться.
После того как Джеймс пересек разделяющий их невидимый барьер, он стал страстным и нетерпеливым. Он водил руками под ее свитером, ощупывал ее ребра копался в ее лифчике, мял ее груди. Внутри она таяла, словно масло, зная при этом, что совершает самую большую ошибку в своей жизни. Не делай этого, Оливия. Ради бога, не делай!
Он нетерпеливо стянул с нее свитер и принялся целовать ее: в щеки, шею, груди. Его губы, ласкающие ее, были горячими как огонь, а язык шершавым и влажным. У нее в голове проносились непроизвольные эротические образы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});