ван дер Веерена. Не осталось только ценных вещей и картин. Очевидно, буря, которая дважды поднималась над этим домом, унесла их с собой.
Мадемуазель де Бреголль приняла нас радушно, с той величавой грацией, которая всегда заставляла меня чувствовать при ней как будто в присутствии королевы, от которой я могу получить какую-нибудь милость и которой нельзя оказывать эту милость. А между тем я подарил ей жизнь и теперь пришёл сюда для того, чтобы сказать, что я обезопасил эту жизнь — конечно, настолько, насколько человек может быть уверен в будущем.
Она приняла нас одна, так как её мать была нездорова. Я сказал то, что обыкновенно говорится в подобных случаях, и затем сразу перешёл к цели моего посещения.
— Вчера вечером у меня был продолжительный разговор с отцом Бернардо. В конце концов он сознался, что вполне убеждён в вашей невинности, так что я могу в настоящее время объявить вам что вы совершенно свободны от всякого судебного преследования. Мне хотелось сказать вам об этом поскорее. Вот почему я просил сеньориту ван дер Веерен проводить меня сюда, невзирая на то, что вы, может быть, ещё нуждаетесь в отдыхе. Вы так храбро прошли через все судебные испытания, что мне трудно считать вас женщиной. Только идя сюда я сообразил, что с моей стороны, пожалуй, нескромно являться к вам так рано, — прибавил я, бросив взгляд на донну Изабеллу.
Мадемуазель де Бреголль слегка покраснела от моих слов.
— Прошу не думать этого, сеньор, — сказала она. — Моя мать — она надеется поблагодарить вас в другой раз — и я, мы всегда будем считать ваш приход особой для нас милостью. Иначе и быть не может после всего того, что вы сделали. Кроме того, я ведь вполне отдохнула и успокоилась.
Она сказала это с большой теплотой и с таким достоинством, что мне оставалось только отвесить поклон и промолвить:
— Вы очень добры, сеньорита.
— Я говорю, что чувствую, сеньор. Но я забыла свои обязанности хозяйки, — с улыбкой прибавила она и позвонила в колокольчик, который стоял возле неё на столе.
Вошёл слуга с подносом, на котором были две бутылки вина, стаканы и фрукты.
— Это испанское вино, а это бургундское, с нашей родины. Пожалуйста, берите, какое вам больше нравится.
— В таком случае я выпью бургундского, — сказал я с поклоном.
Чокаясь с ней, я встретил её прямой открытый взгляд и сквозь зелёные стаканы уловил недоверчивый взгляд донны Изабеллы. Через головы моих собеседниц я видел в открытое окно, как липы тянулись своими ветвями к голубому небу.
— Я был во Франции и удивлялся её чудным виноградникам. Но я был там во время войны и боюсь, что у населения остались не особенно хорошие воспоминания о нашем посещении. Это уж несчастье каждого солдата приносить туда, куда он является, разорение и разрушение.
— Вы, конечно, не можете сказать это о себе, — попробовала она возразить.
— Однажды судьба действительно улыбнулась мне, — отвечал я. — Впрочем, отец Бернардо может ведь ещё и отравить меня, когда очутится на свободе. А может быть, и я сам буду отозван отсюда. Не бойтесь, — прибавил я, заметив в её глазах участливое выражение, — этого сейчас ожидать нельзя, хотя будущее никому не известно. Поэтому я хочу, чтобы вы знали всё до мелочей, чтобы в случае крайности, которая, будем надеяться, не настанет, вы могли защищать себя сами. Достопочтенный отец принёс полное покаяние в своих грехах. Оно изложено в двух частях. Первая часть касается случая с вами. Эта часть уже отправлена мной его духовному начальству. Вторая часть относится к его прежней жизни. Всё это произошло несколько лет тому назад, хотя покаяние и написано не так давно. Его прегрешения тяготили его совесть, и теперь, когда он принёс мне повинную, ему стало легче. Он может быть уверен, что я не выдам его. Поэтому будем держать его покаяние втайне до тех пор, пока он сам не вынудит нас обнародовать его. Но вы, кого это дело прямо касается, имеете право узнать всё теперь же.
С этими словами я подал ей бумаги.
— Кто мог подумать, что в нём скрывались такие чувства и мысли, — пробормотала она. — Вы сильно его пытали? — тихо спросила она, отводя от меня глаза.
— Я совсем не подвергал его пыткам. Я видел, что достопочтенный отец не принадлежит к числу героев. Одного упоминания о пытках оказалось достаточно. Досадно, что он лишил меня возможности попробовать их на нём.
— А я об этом не жалею, — тихо промолвила она.
— Ты слишком скоро всё забываешь, сестра. Я бы сама пытала его без всякого сожаления, — яростно воскликнула донна Изабелла.
— Ты не видела и не испытала сама пыток, Изабелла, — возразила мадемуазель де Бреголль. Она произнесла эти слова мягко, но таким тоном, который разом заставил нас замолчать.
Я положил бумаги в карман.
— Говоря по правде, — сказал я после некоторой паузы, — эти признания были не совсем добровольны. Но ясно, что я должен был покончить с этим монахом, если бы мне, не удалось получить что-нибудь такое, что отдавало бы его мне во власть. Он человек неглупый и сам понимал это. Я задал ему вопрос, какому роду смерти он отдаёт предпочтение. Оказалось, что у него такого предпочтения нет. Он ещё долго не хотел рассказать мне всё об этом деле, и если бы мой слуга Диего случайно не знал о нём кое-что, то мне, пожалуй, в конце концов пришлось бы преждевременно отправить его в лоно святых. Но когда исчезает без вести какой-нибудь монах, всегда поднимается большая возня. А эти доминиканцы особенно стоят друг за друга. Таким образом, всё уладилось как нельзя лучше. Лично я с большой неохотой отпускаю его на свободу и к стыду своему должен сознаться, что моя власть не простирается так далеко, чтобы повесить его, как он этого заслуживает. Но наше время ещё не созрело до того, чтобы судить священника, как всякого другого смертного.
— Я гораздо более довольна, что он остался в живых, — мягко возразила мадемуазель де Бреголль. — Ещё раз приношу вам свою благодарность.
— Пока ещё рано благодарить. Мы ещё не видели, чем кончит отец Бернардо. Пока он не, явится к себе в монастырь в роли кающегося грешника, до тех пор он в