«Жизнь в банке» был наивным переложением реальной истории Ирены на язык театра. Было понятно, что они исполнят свою пьесу для Ирены, но его не отпускали опасения, что она будет разочарована…
Но больше всего он боялся, что Ирену расстроят вольности, допущенные ими в изложении ее истории. И в этом она будет права, ведь в конечном счете они рассказывают ее историю. И все же он знал, что, если историю не рассказать так, чтобы людям, а особенно молодым, было интересно, для большинства ее просто не будет. Конечно, Ирене понравятся девочки, но будет ли она довольна их пьесой?
Строгая, как часовой, медсестра замахала руками, приказывая прессе остаться на лестничной клетке… нет, им войти нельзя. Она перевела взгляд своих стальных глаз на девочек и что-то затараторила по-польски. Переводчик немного замялся.
– Она озабочена состоянием здоровья Ирены, – объяснил он. – У Ирены подскочило давление и разыгрался диабет. Она быстро устает. Она может поговорить с вами минут 15–20, а потом нужно будет уйти.
Медсестра открыла дверь и показала в сторону крошечной ванной в конце коротенького коридорчика.
– Сначала помойте руки. Не забудьте, долго оставаться с Иреной вам нельзя.
Квартирка была полна друзьями и родственниками Ирены. Все говорили одновременно, словно встретились после долгой разлуки. Когда в комнату вошли девочки, все стихло, и они оказались в центре внимания двух десятков людей. Кто-то спросил что-то по-польски, и тут же комната вновь зашумела. Люди приветствовали их, задавали вопросы, показывали фотографии. Медсестра ледоколом врезалась в толпу, прокладывая дорогу через комнату. Меган, нервно улыбаясь, снова и снова повторяла единственное известное ей польское приветствие:
– Dzień dobry! Dzień dobry! («Добрый день! «Добрый день! – польск.)
Она завидовала умению Мистера К. сохранять полную невозмутимость и располагать к себе даже совершенно незнакомых людей. Другой переводчик, Людчик Ставовый, представил девочек дочери Ирены Янке, темноволосой женщине средних лет.
– И сколько же вам лет? – спросила у Меган медсестра.
Меган расправила плечи и гордо подняла голову:
– Шестнадцать.
– Очень хорошо, – произнесла медсестра с непроницаемым выражением лица.
Сабрина увидела Ирену первой. Маленькая, меньше полутора метров ростом, она стояла, держась руками за хромированные ходунки, и улыбалась, смотря на девочек немного удивленными, черными, как уголь, глазами. На ней было черное платье, а абсолютно седые волосы были забраны черной ленточкой. Лиз вдруг захлопала в ладоши, к ней присоединились стоящие за ее спиной Меган и Сабрина, а потом эти аплодисменты, словно круги на поверхности воды, разошлись по квартире, и к овации присоединились все оставшиеся в гостиной. Кому или чему они аплодировали? Ирене? Девушкам из Канзаса? Просто этому необычайному мгновению? Ирена махнула рукой… идите ко мне. Ирена обняла Меган и притянула ее к себе. По щекам Меган струились слезы. Аплодисменты внезапно прекратились, будто для этого мгновения уместнее всего была полная тишина…
Вдруг откуда-то выскочила маленькая, возбужденная множеством гостей дворняжка, с лаем ринулась к Ирене, лизнула ее руку и – выбежала из комнаты. Все рассмеялись…
Ирена подозвала Мистера К. движением руки, и он опустился на колени рядом с ее креслом.
– Профессор Норман.
Ирена взяла его лицо в ладони и пристально посмотрела в глаза. Улыбка ее была полна счастья, а по морщинистому лицу бежали слезы.
– Профессор Норман, – повторила она. – Dzienkuje. Dzienkuje (спасибо – польск.).
Затем подошла Дебра Стюарт. Ирена перевела взгляд с Дебры на Меган, а потом обратно.
– Мама – Меган. Мама – Меган, – сказала она, заключая Дебру в объятия.
С этого дня все в Польше станут называть Дебру Стюарт «Мамой-Меган», и это же почетное прозвище она будет с гордостью носить дома, в Канзасе.
Потом в комнату вошли сначала Карен, а потом Камберсы, дедушка Билл и бабушка Филлис. С каждым новым знакомством лицо Ирены озарялось счастливой улыбкой.
Лиз распирало от волнения, словно маленького ребенка:
– Мы привезли вам подарки.
Сабрина распечатала сверток и развернула огромное вырезанное из розовой бумаги сердце, подписанное всеми учениками Юнионтаунской школы.
Меган вручила Ирене вазу с букетом цветов, а Лиз – гобелен с подсолнухами. Ирена сразу же приказала повесить его на самом видном месте.
Потом она показала на стоящую у изголовья кровати тумбочку, на которой стояла фотография ее любимых канзасских девочек.
– Вы знаете, – сказала она, показывая на гобелен, – для меня и многих других людей моего возраста подсолнух имеет особое значение. Варшавское восстание в 1944 году началось в первый день августа, в «День подсолнухов». Я до сих пор с такой нежностью вспоминаю довоенные времена, когда подсолнухи были выше меня ростом.
Она засмеялась, и все, кто был в этой маленькой комнате, услышали в ее смехе нотки счастья, которое чувствовала когда-то молодая Ирена.
– Спасибо вам за подарки… но больше всего я благодарна вам за то, что вы ко мне приехали. Мне так много нужно вам рассказать.
Она надела тяжеленные на вид очки и взяла со стоящего рядом с креслом столика стопку машинописных листов. Подняв голову, она снова улыбнулась девочкам, посмотрев на них увеличенными толстыми стеклами лучистыми глазами. Строгая медсестра склонилась к ней и зашептала что-то на ухо, но Ирена с улыбкой отмахнулась от нее и обратилась к своим записям. Она читала, делая паузы, чтобы успевал работать переводчик.
Она хотела, чтобы девочки узнали имена всех героев, ведь их подвиги забывать было никак нельзя. Во время восстания 1944 года, когда шли ожесточенные бои, а немцы целенаправленно и методично уничтожали Варшаву, Ирена была медсестрой в госпитале. Она и Стефан работали бок о бок с бесстрашными врачами – Хенриком Палестером и Скоковской-Рудольф. Последняя была педиатром, специалистом по детскому туберкулезу. У них не было опыта работы в травматологии, но они каждый день вставали к хирургическому столу и делали операции. А знали ли девочки, что ее имя значилось в гестаповском списке самых опасных преступников? Еще она рассказала им, как ее ударил ножом сумасшедший немецкий дезертир, как в эту рану попала инфекция и она чуть было не погибла.
Каждую новую историю она рассказывала все энергичнее, словно черпая из них жизненные силы. Наконец она сняла очки:
– Наверно, пора сделать перерыв. Кроме того, у меня тоже есть для вас подарки.
Она достала три медальона – серебряные сердечки на цепочках – и вручила их девочкам. По-прежнему улыбаясь, хоть и срывающимся от волнения голосом, она сказала:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});