Поначалу Джереми очень сочувствовал горю Летней Грозы. Он так же оплакивал потерю своего друга. Но поскольку время шло, а Гроза продолжала оставаться ко всему безучастной, он решился высказать ей свои соображения:
— Тебе надо начинать выезжать в город, Гроза. Ты ни разу не покидала ранчо с тех пор, как мы приехали сюда.
— Мне не хотелось, Джереми.
— А тебе не кажется, что ты прячешься здесь точно так же, как пряталась Утренняя Заря после нападения на нее Уоткинса?
Гроза ощетинилась, но Джереми не обратил на это никакого внимания. Это было единственной бурной эмоцией, которую она проявила с тех пор, как погиб Вольный Ветер. Все что угодно, даже гнев, было лучше, чем эта безжизненная отрешенность, которая завладела ее в последнее время.
— Ты считаешь меня трусихой, Джереми? — гневно спросила она.
— Да, — резко ответил он. — Я понимаю, что ты горюешь по Вольному Ветру, Гроза. Но твои друзья и родные очень беспокоятся о тебе. Ты по крайней мере могла бы навещать их время от времени. Ведь для того, чтобы тебя повидать, им надо совершить довольно долгий путь, а твои бабушки и дедушка да и Джордж с Элизабет не очень-то молоды. Тебе гораздо легче выбраться в город. К тому же, чего ты так боишься? Ведь немного поболтать вовсе не смертельно.
— Меня останавливает не только это. Я думаю о своем сыне. Ты сам знаешь, как обращались с Вольным Ветром, когда он мальчиком ходил там в школу.
— Да, но мне также известно, что Охотник и Стрелок тоже могли бы пострадать от этого предрассудка, но твоих родителей это не остановило.
— О чем это ты говоришь, Джереми?
Он твердо встретил ее взгляд, его изумрудные глаза с вызовом сверкали.
— Когда твоя мать впервые приехала в Пуэбло с двумя маленькими сыновьями, все знали, что она была пленницей шайенна. Они также знали, что Охотник и Стрелок были наполовину шайеннами. Поначалу Тане пришлось нелегко, но она резко давала отпор всякому, кто пытался высмеивать ее или ее сыновей. Она с гордостью провозгласила свою любовь к мужу-шайенну и не пасовала ни перед кем, будь то мужчина или женщина, кто пытался запятнать его или ее честное имя. Она бы плюнула в лицо любому, кто попытался бы это сделать, и защищала своих сыновей, как тигрица. Она ходила по городу с гордо поднятой головой, и никто не отваживался критиковать ее в открытую.
— Очевидно, ты думаешь, что я должна поступить точно так же, — надменно сказала Гроза.
— А разве ты не способна это сделать ради себя и своих детей? — спокойно парировал Джереми.
Это был вызов, прямой и откровенный, от которого Гроза не могла уклониться. С большим опасением она начала совершать короткие поездки в город. Сначала она лишь ненадолго заезжала к бабушкам и деду. Затем к ним прибавились Колин и еще парочка ее старых друзей. Постепенно Гроза начала заходить в магазины за покупками или просто для того, чтобы посмотреть на товары. И наконец она нашла в себе достаточно мужества, чтобы начать ходить на церковную службу вместе со своей семьей, зная, что весь город с любопытством смотрит на нее и на ее детей. Только к весне она освоилась настолько, что стала принимать приглашения на чай или тратить по полдня на хождение по магазинам.
Во время этих робких попыток Джереми всегда был рядом, спокойно подбадривая или подзадоривая ее, делая все, чтобы она начала общаться с людьми. Это произошло не в одно мгновение. Гроза была слишком глубоко погружена в свое горе, чтобы так быстро освободиться от тяготивших ее мыслей. Но мало-помалу она все-таки начала выбираться из скорлупы одиночества.
Рождество явилось для нее очередным испытанием. Весело разукрашенный дом резко контрастировал с подавленным настроением Грозы. В довершение ко всему на все праздники на ранчо приехал Джереми с тетей Элизабет и дядей Джорджем и постоянно донимал ее расспросами по поводу ее мрачного поведения и неулыбчивого лица.
— А чего ты ожидал, Джереми? — с досадой спросила она. — Я все еще скорблю по своему мужу, ведь не прошло и двух месяцев со дня его гибели. По-твоему, я должна пуститься в пляс на крыше?
— Любопытно было бы посмотреть, — усмехнулся он, затем добавил более строго: — Можешь ты по крайней мере хоть один раз улыбнуться ради своих детей?
Рэчел убедила почти всех своих родных встретить сочельник в церкви. Гроза отказалась, как и Марла, которая чувствовала себя недостаточно хорошо, чтобы ехать в город. Охотник решил остаться дома вместе с женой, а Джереми вызвался помочь Грозе присмотреть за детьми.
После того как все уехали, а Гроза и Джереми уложили Идущее Облако и Анжелу в постель, четверо оставшихся взрослых тихо наслаждались покоем, сидя в просторной гостиной, и на этот раз Джереми ничем не досаждал Грозе. Внезапно сидевшая в кресле Марла заметно напряглась, а ее сжатые в кулаки руки с силой прижались к бокам.
Гроза озабоченно нахмурила брови.
— Марла, дорогая, тебе больно? — наконец отважилась спросить она.
Марла начала было отрицать, но затем утвердительно кивнула.
— Да! — едва выговорила она.
Охотник посмотрел на свою жену одновременно со страхом и благоговением.
— О Боже мой! — воскликнул он.
— Нет. О мой ребенок! — поправила его Гроза с несвойственным ей в последнее время радостным смехом. Ей показалось забавным, что такой большой, сильный мужчина дрожит от страха при мысли о том, что у него сейчас родится ребенок.
— Расслабься, Охотник, — сказал ему Джереми, — поверь мне, это дело не быстрое. Паниковать будешь позже.
Марла смущенно улыбнулась.
— Я так и думала. Вот почему я раньше ничего не сказала.
Охотник озабоченно нахмурил брови.
— Когда у тебя начинались первые боли?
— Перед обедом, — робко призналась она.
Услышав ее ответ, Охотник подавил тяжелый вздох, а Марле едва удалось сдержать крик, поскольку резкая боль пронзила ее огромный живот.
Гроза вскочила на ноги.
— Ну что, Джереми, как ты смотришь на то, чтобы принять рождественского ребенка? Или нам с Марлой придется выкручиваться самим?
Джереми усмехнулся.
— Как в былые времена, а, Гроза?
— А мне что делать? — взволнованно спросил Охотник.
— Ты можешь расшнуровать дамские ботинки? — поддразнивая его, спросила Гроза.
— Конечно, нет!
— Тогда сиди и жди или ходи по комнате. Налей себе виски и расслабься.
— Может быть, мне вскипятить воды или еще что-нибудь? — не унимался Охотник.
Гроза рассмеялась — впервые по-настоящему рассмеялась с момента того рокового нападения кавалерии.
— Если только вздумаешь постирать белье. Мама уже все подготовила к этому событию.