Но ответа не было.
Он позвал ее снова, а когда Тии не откликнулась, подбежал и, схватив ее за плечо, изумился тому, что оно оказалось жестким и узловатым, словно ветка сухого пустынного кустарника. В ответ на его прикосновение Тии медленно повернулась, и, увидев ее лицо, царь онемел от ужаса.
Недавняя красота и свежесть исчезли бесследно. Ныне вдовствующая царица походила на старую, сморщенную обезьяну.
Но худшим было даже не это. Тронутая порчей кровь проявилась во всю свою силу, так что обликом Тии походила не на обычную, пусть старую и безобразную женщину, но на ту уродливую статую Исиды, которую Эхнатон разбил вдребезги и растер в пыль в фи-ванском храме Амона.
В следующий миг ужас фараона усугубился: он осознал, что магия царицы, избавившей, как он надеялся, его кровь от проклятия, исчезла вместе с ней, а когда вспомнил о Киа и о том, что только что содеял, то едва не взвыл от отчаяния.
Забыв о данных им клятвах, он заронил в ее чрево свое меченное проклятием семя, и теперь ему оставалось лишь молиться, чтобы зачатое при столь ужасных обстоятельствах дитя родилось мертвым.
Но этому не суждено было случиться. Ребенок родился живым и получил имя Тутанхатон, что означает "Живой Образ Солнца".
Именно на благоволение Солнца и возлагал Эхнатон свои надежды, тем паче что внешность Сменхкара не претерпевала изменений и, следовательно, можно было предположить, что потомки фараона от смертной женщины не будут по милости Всевышнего нести в себе кровное проклятие.
"Вдруг, – думал царь, – я и вправду окажусь последним в этой зловещей цепи".
Однако при этом он не мог не страшиться того, что все его молитвы пропадут втуне и в конце концов сила Амона восторжествует. Не было ему покоя, ибо на город, бывший доселе прибежищем благоденствия и оазисом процветания, стали обрушиваться жгучие ветры и песчаные бури, неся погибель цветам и зеленому убранству. Нил в должный срок не разлился, что стало причиной неурожая и как следствия его – голода. За голодом последовал мор, а затем с дальних границ прибыло известие о вторжении врага.
Молиться фараон Эхнатон не переставал, но теперь ему казалось, будто лучи солнца стали не жизнетворными, но губительными, что они не дарят тепло и свет, но посылают нестерпимый зной и духоту, порождающие пыль и смрад.
Мор усилился настолько, что умершие валялись на улицах. Добравшись до дворца, поветрие не пощадило и Киа: она убыла во мрак, куда Эхнатон – теперь он осознавал это в полной мере – даже не мог за ней последовать.
Горько оплакивал он ее красоту, доброту и великую любовь к нему, устоявшую даже перед всей проявленной им несправедливостью и жестокостью.
Но еще горше царь оплакивал себя. Казалось ему, что вместе с Киа ушло и все его прошлое, а память о нем стала подобна пруду, обращенному в грязную топь.
Так, скорбя и стеная, фараон блуждал по пустыне, и ноги сами вывели его к собственной, так и не завершенной гробнице. В самом дальнем углу глубочайшей из подземных камер красовался портрет исчезнувшей царицы Нефертити, столь яркий и столь совершенный, что она казалась почти живой. Царю, рассматривавшему изображение в дрожащем свете факела, даже показалось, что она выходит из камня.
– О могущественная царица, – взмолился Эхнатон, – помоги мне!
Ответа, однако, не было, да и образ на стене на самом деле оставался неподвижным. Виной обмана зрения была игра теней.
В тот же день по возвращении во дворец фараон принял окончательное решение относительно своей дальнейшей судьбы. Он повелел объявить себя умершим, возложить корону на чело Сменхкара и официально объявить об этом по всему Верхнему и Нижнему Египту.
– Но ты ведь жив! Что ты собираешься делать? – в испуге спросил Эйэ.
– Я объеду весь мир, – ответил Эхнатон, – но не успокоюсь до тех пор, пока не найду Нефертити, ибо она одна может избавить меня, а может быть, и моих сыновей от тяготеющего над нами рока. С этими словами он взял дядю за руку и отвел на внутренний двор, где старший брат учил царевича Тутанхатона править колесницей. Они радовались каждой удаче, а при малейшей ошибке или оплошности покатывались со смеху.
– Приглядывай за ними, – прошептал Эхнатон, – ибо нет, кроме тебя, человека, которому я мог бы доверить попечение о них и о своем народе.
Эйэ кивнул, и двое мужчин крепко обнялись. Потом отрекшийся царь бросил последний взгляд на сыновей, но так и не заговорив с ними, повернулся и зашагал прочь.
– Пусть думают, будто я и в самом деле умер, – сказал он последовавшему за ним Эйэ. – Может быть, в этом случае им удастся прожить, ощущая себя нормальными людьми, так ничего и не узнав о родовом проклятии.
А вот к матери Эхнатон на прощание заглянул, но та, похоже, даже не узнала его: она сидела, уставясь перед собой, и лопотала что-то бессвязное.
Поцеловав ее в лоб, Эхнатон снова обратился к Эйэ.
– Не сомневаюсь, ты позаботишься и о ней. Я знаю, что она всегда была дорога тебе так же, как и мне.
После этого Эхнатон покинул дворец, отправившись странствовать не как царь, но как простой путник.
Много лет скитался он по далеким землям, повидав и Великое Зеленое море, и горы с возносящимися к небесам заснеженными вершинами, и чужеземные города, поражающие великолепием и диковинными обычаями своих жителей.
И куда бы ни заносила его судьба, он пытался вызнать хоть что-нибудь о своей исчезнувшей супруге.
Правда, когда он описывал ее необычайную красоту и волшебную силу, многие бледнели и шарахались от него – как от человека, кощунственно утверждавшего, будто женою его было божество.
Но иные, и такое случалось не реже, отводили его в свои храмы и показывали статуи своих богинь. Идолы сии различались облачениями и цветом кожи, но действительно имели немалое сходство с его царицей, которая обладала тысячью и одним обличьем.
Однако, как бы ни множились ее образы, саму царицу Эхнатон найти не мог, и чем дольше продолжались его поиски, тем слабее становилась надежда, ибо ему начинало казаться, будто он уже обошел весь мир.
Наконец после двенадцати лет бесплодных скитаний Эхнатон, вынужденный признать, что потерпел неудачу, с почерневшим от горя сердцем направил стопы назад, в Египет.
И как бы ни снедала его тоска, стоило ему оказаться в пределах родной страны, как на душе полегчало, ибо он уже предвкушал встречу с теми, кого любил.
Чтобы не быть узнанным, он по примеру кочевников пустыни прикрыл лицо платком и, подъехав к стражу границы, спросил:
– Скажи, о воин, как здоровье фараона и его брата? Стражник воззрился на него с недоумением.
– Брата, говоришь? Но у нашего фараона, великого царя Эйэ, нет никаких братьев.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});