Читать интересную книгу Яковлев А. Сумерки - Неизвестно

Живет в моей памяти и приезд Горбачева в Канаду. И во время встреч в Москве в связи с подготовкой к этому визиту, и во время поездки он показал себя с самой лучшей стороны. Открыт, прост, любознателен, мастер дискуссии, убедителен в аргументах. Уже тогда я искренне хотел, чтобы он стал ли­дером государства, говорил об этом открыто.

Однажды Трюдо спросил меня:

— Почему вы настаиваете, чтобы Горбачева принимали на самом высоком уровне? Он ведь приглашен министром сельского хозяйства Юджином Веланом?

Я ответил:

— Горбачев — будущий лидер страны.

— Вы уверены?

— Уверен.

Трюдо долго смотрел на меня. Будучи умным и осторож­ным политиком, он не спешил поверить в это. Но мое мне­ние, видимо, подтолкнуло его к размышлениям. Так или ина­че, после этого разговора многое изменилось. Качество и уровень встреч Горбачева были явно повышены. Вместо одной запланированной встречи с Трюдо состоялось три. Причем две — сугубо неформальные, с продолжительными разговорами, далеко выходящими за рамки официальных встреч. Оба политика были явно довольны друг другом. Ког­да Трюдо перестал быть премьер-министром, Горбачев орга­низовал ему поездку по Сибири вместе с его детьми — Усти­ном, Михаилом и Александром.

Совсем недавно ко мне в Москве зашел сын Трюдо Алек­сандр. Я помнил его мальчишкой, а теперь он взрослый жур­налист. Я как бы вернулся в то далекое время. Вспоминали разные эпизоды, оставшиеся в памяти. Прошлое вернулось через сына человека, с которым я проработал в хорошем на­строении 10 лет. Волнующая встреча.

Я думаю, что именно с поездки в Канаду политическая элита на Западе стала присматриваться к Горбачеву как к бу­дущему лидеру. Позднее бывший министр иностранных дел Великобритании Джеффри Хау рассказывал мне, что, когда английское правительство обсуждало вопрос о приглашении возможного будущего советского лидера, информация из Советского Союза была противоречивой. Рассматривались кандидатуры Горбачева, Гришина, Романова. Решили посове­товаться с Трюдо. Последний высказался за Горбачева. Анг­личане прислушались к совету канадцев.

Знаковый характер приобрел наш разговор с Михаилом Сергеевичем на ферме министра сельского хозяйства Вела- на. Некоторые политики и обозреватели считают его нача­лом Перестройки. Мы прибыли к хозяину вовремя, а ми­нистр опаздывал из-за непогоды. Мы с Горбачевым пошли в поле. Кругом никого, только его охрана на опушке леса. Сна­чала обычная беседа, но вдруг нас прорвало, начался разго­вор без оглядок.

Почему? Трудно сказать. Он говорил о наболевшем в Союзе, употребляя такие дефиниции, как отсталость стра­ны, зашоренность в подходах к решению серьезных вопро­сов как в политике, так и в экономике, догматизм, необходи­мость кардинальных перемен. Я тоже как с цепи сорвался. Откровенно рассказал, насколько примитивной и стыдной выглядит политика СССР отсюда, с другой стороны планеты. Да и нервы мои были на пределе из-за десятилетнего пребы­вания за рубежом. Все последующие разговоры, когда мы колесили по стране, посещая фермеров, научные учрежде­ния, встречаясь с простыми канадцами, священниками и нефтяниками, учителями и врачами, прошли на высоком уровне взаимного доверия. Мы тоже наговорились всласть. Во всех этих разговорах как бы складывались будущие кон­туры преобразований в СССР.

Я проработал в Канаде десять лет. Мне не раз приходи­лось огорчаться за многое, что творилось у нас во внешней политике. Ни тактики, ни стратегии — одна идеология про­тивостояния. Я помню панические телеграммы из Москвы в связи с падением нашего спутника на канадскую террито­рию. Первые объяснения тоже начались с вранья. Крайне неловко было разъяснять причины ввода наших войск в Аф­ганистан. Почти каждый год приходилось объясняться по по­воду тех, кого изгоняли из СССР за инакомыслие, за «анти­советскую пропаганду». А распространение материалов из Москвы о Сахарове, Григоренко, Солженицыне, Щаранском, Барышникове, Ростроповиче и других инакомыслящих было невообразимым лицемерием, обнаженным демагогическим шутовством.

Будучи в Канаде, я внимательно наблюдал за сотворением очередного фарса в моей стране, к участию в котором меня приглашал еще помощник генсека Цуканов. Снова загрохо­тали дырявые барабаны в честь «величия Брежнева». Быстро нашлись и люди, готовые торговать огрызками собственной совести. Они всегда находятся. И сегодня, в годы Путина, многие высокие чиновники, выплывшие на поверхность власти, изо всех сил стараются вернуться к практике идоло­поклонства. Практика подлая, но эффективная. Из Брежне­ва, умевшего только расписываться, сделали выдающегося писателя, ему дали Ленинскую премию в области литерату­ры. Книги изучались в системе партийной учебы. Его муд­рость возносилась до небес. В Казахстане создали ораторию по книжке, кажется, «Малая земля». В Малом театре Моск­вы шла пьеса по брежневской автобиографии. Пьесу сочи­нил Сафронов — редактор журнала «Огонек». Заведующий отделом пропаганды ЦК КПСС Тяжельников отыскал в дово­енной заводской газетке заметку о молодом Брежневе и под громкие аплодисменты зачитал ее на съезде партии. Первый секретарь Краснодарского крайкома Медунов говорил о том, что народная любовь к Брежневу «неисчерпаема», что он «с гениальной ясностью раскрыл» и т. д. Лавина бреда катилась по стране. Как будто все посходили с ума.

Из ЦК нам, в посольство, тоже пришло указание прорабо­тать книгу Брежнева в системе партийной учебы. Было ска­зано, что семинары на эту тему должен проводить лично посол. Я не стал этого делать, за что и поплатился. В «анали­тической» записке из МИДа расхваливались многие посоль­ства, особенно в США, Англии, Франции, за блестящую ор­ганизацию работы по изучению «эпохальных теоретических произведений Брежнева». Сообщалось о том, какое глубокое впечатление эта книга произвела на коллективы посольств, как она помогает в конкретной работе и теоретическом ос­мыслении современности. Короче говоря, несусветная око­лесица. А в конце было сказано: единственное посольство, где до сих пор не проведены занятия на эту тему, это посоль­ство в Канаде. И добавка — там послом работает Яковлев. В общем, тявканье догоняло меня и в Канаде.

Итак, повторяю, десять лет моей жизни отдано Канаде. Это большой срок, а за рубежом он кажется еще длиннее. Но я имел одну бесценную привилегию в этом достаточно спокойном положении — время думать. И действительно, когда всяческая суета, нервотрепка, искусственные раздра­жители не являются каждодневными, думается хорошо. Да и начальство далеко, за океаном. Внимательно изучал канад­скую жизнь — очень простую, прагматичную, пронизанную здравым смыслом. Постоянно терзался вопросом. Почему же мы не хотим сбросить с себя оковы догм? Ответ видел толь­ко в одном: иррационализм как источник слабоумных влас­тей превысил шкалу, когда само выживание оказывается под вопросом. Часы российской истории как бы остановились. Инструкции из Москвы о необходимости наступательной по­литики и пропаганды звучали просто смешно. Эти «указив- ки», как мы их называли, были пустыми по содержанию, глу­пыми, но весьма требовательными. Например, в мае 1977 го­да я получил строгие указания «в связи с шумихой на Западе по вопросам о правах человека». Москва требовала убедить общественность страны пребывания, что поднятая шумиха — всего лишь «фальшивая вывеска», скрывающая грубейшие нарушения прав человека на Западе. Разъяснять всерьез подобное было невозможно. Надо было стать не только лгунишкой, но и дураком. Мы обычно передавали эти указания в компартию Канады, а в Москву докладывали, что «развернута широкая пропагандистская...» и т. д.

Нищие учили богатых, как им жить еще лучше....

Конечно, Реформация не дала ответов на многие вопросы, предельно остро вставшие перед страной. Возможно, не смогла, а возможно, и не успела. И все же Реформация ввела страну в человечест­во. Только этим она заслужила право войти в золотую книгу Истории.

АвторГ

Глава одиннадцатая

МАРТОВСКО-АПРЕЛЬСКАЯ ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Судьбоносные реформы, такие, как гласность, реальная сво­бода слова и творчества, альтернативные выборы на всех уровнях, прекращение политических репрессий, религиозные свободы, прекращение «холодной войны» и войны в Афганис­тане, изъятие из Конституции 6-й статьи о руководящей роли КПСС и многое другое, преподносились нами, реформа­торами, как меры по укреплению существующего строя. На самом же деле они вели к постепенному формированию демо­кратических устоев и к свободе личности. Процесс этот чрезвычайно сложен, противоречив, он далеко не завершен и сегодня.

Автор

С

V ✓ обытия, связанные с Перестройкой, после

прихода к власти Михаила Горбачева по своим объективным последствиям по праву относятся к демократическим рево­люциям. Почему? Да потому, что страна пошла на слом тота­литарного режима. Революция не была одномоментной — и в этом ее уникальность. Двигалась медленно, неуверенно, с ошибками, в жесткой борьбе с прочно окопавшимися инте­ресами правящей номенклатуры, которая и сегодня распе­вает свои любимые песни о «крепкой руке». Эту борьбу пришлось вести, постоянно присягая принципам социализ­ма. Другого пути, на мой взгляд, не было.