Читать интересную книгу Ревизор Империи - Олег Измеров

В СССР литература стала чем‑то вроде официально не признанной церкви. Страна виделась людям, как поместье размером в шестую часть света, а книги — возможностью понять и найти объяснение всему, что происходит не только за видимыми пределами пространства и времени, но и в самом поместье, начиная от причин сияния звезд и тайн океанских глубин, до самых сложных и спорных проблем истины и морали. Любые попытки как‑то ограничить или направит этот процесс вели лишь к росту мастерства. Если писатель не хотел работать в стол, то он должен был выделиться из массы себе подобных за счет владения слогом,

Случайно или нет, но крах СССР превратился в разрушение литературы, как таковой. Кино, телевидение и компьютерные игры, сваленные в один Интернет — котел, быстро сформировали в мозгу читателя широкий набор удобных, практичных и увлекательных иллюзорных миров, которые стали столь же знакомыми и привычными, как и мир реальности, а часто даже и более привычными. Возникает соблазн просто выбрать мир, о котором читатели думают, что знают, поселить туда героя и, не мудрствуя лукаво, расписать действия и диалоги. Пошел к Кривому Болоту, зарубил орка, заработал 236 очков опыта, взял меч, кинжал и травы, продал торговцу за 150 монет, прокачал умение чуять врага задницей, и так 26 романов вперемежку с дворцовыми интригами офисного разлива, принцессами и ведьмами из персонала того же офиса, и перечислением для фанатов бродилок технических данных оружия и артефактов. Владение литературным словом подменяется стилизацией, описания — ссылками на стереотипы в воображении масс, мысли не нужны, ибо отвлекают от действия. Слово из универсальной кисти художника, изображающего краски, звуки, запахи и вкус создаваемого мира превратилось в набор ссылок на засевшие в мозгах стереотипы. Послесоветская литература начинает умирать, а вместе с ней умирает и грамотность; если слово стало пиктограммой — неважно, как оно написано, важно, чтобы узнавалось. Чтение для масс становится столь же полезным, как лузгание семечек: оно приятно и позволяет убить время. Выбор, чего читать, определяется лишь привязанностью к определенному сорту литературных семечек, поэтому основная задача креативного класса та же, что и у наркоторговцев — вызвать привыкание к их товару. Раньше такую продукцию отнесли бы к графомании. Но графомания безвредна, ибо остается личным развлечением; к сожалению, лузгание книг — это форма потребления, и ей соответствует бизнес — модель.

Смерть художественного слова ставит крест и на творческой свободе. Не владея слогом, невозможно описать мир, еще никому не известный. В советское время никакие запреты, никакие организации не могли лишить писателя личной свободы, ибо он умел передать свое душевное состояние бумаге, и вся борьба власти сводилась лишь к попыткам поймать слово, которое уже вылетело. Писатель, не владеющий слогом, становится рабом: его душевные порывы не могут выйти за пределы его оболочки, как сигнал за пределы испорченного модема, и он обречен изрекать лишь то, что не выходит за рамки привычных иллюзий. Вот почему в наше время так много литературных негров.

— Интересно пишет?

"Не читал Грина? Не интересовался психологией? Или профессиональное любопытство? Что сказать?"

— Слог хороший. В школьную программу… в гимназиях по литературе не дают читать?

— Там сейчас Джека Лондона преподают. "Любовь к жизни". Молодежь должна быть сильной душой и телом, чтобы перенести тяготы будущих войн. Война, оно, конечно, не приведи господь, но если не будут мечтать о подвигах, то следующее поколение утонет в кокаине и сифилисе под утонченные рассуждения о бесплодности жизни, — с этими словами Кошкодамский сложил шелестящую газету вчетверо и задумчиво выглянул за занавеску, где за стеклом двигался темнеющий лес. — Бежица более здоровое место, чем столица. В белокаменной вера отцов уже не действует, а любовь к власти, деньгам и азарту хороша лишь для вербовки осведомителей, но страна на ней не удержится… Хотя внешне мы процветаем, скоро сами увидите.

— А в газетах что нового?

Кошкодамский улыбнулся широкой американской улыбкой.

— Ничего. Провинциальные сплетни и рассуждения Спиноз калужского погребка о том, стоит ли России воевать с немцами и австрияками. Смешные люди, скажу я вам. Невоможно ужиться с соседом, у которого не все дома.

12. Путь рыбки — лоцмана.

В столицу поезд прибыл утром. Ночь прошла под неусыпным оком агента Кошкодамского; предложение Виктора спать посменно было отклонено.

Москва появилась как‑то неожиданно. Она выросла в том месте, где в советское время возле железнодорожных путей выныривали метрошные. Она выросла в виде какого‑то провинциального городка с разнокалиберными и разноцветными купеческими домиками, с какими‑то запущенными строениями из красного кирпича, напоминавшими крепостные, с извозчичьими пролетками вместо трамваев и закопченным зданием веерного депо, где зелено — красные паровозы выпускали в невыспавшееся ярко — синее небо свежие облака.

По вагону расходились запахи мыла, одеколона и самоварного дымка. Жиллеттовская безопаска ничем не отличалась от советской довоенной, качество лезвия из красно — черного пакетика было примерно как "Нева".

— Повезло вам, — флегматично заметил Платон Семенович, — новый Брянский вокзал увидите.

Если читатель не знает, Брянский вокзал — это тот самый Киевский, который снимают во всех фильмах. Еще не окруженный высотными домами, он показался Виктору гигантским ангаром, поглощающим поезд, и внутри полупустынным. Внезапно Виктор понял, для чего Шухову потребовалось делать такой высокий свод: там, наверху, среди паутины железных балок, плавал паровозный дым и оттуда же из‑под стеклянных оком, словно с облаков, доносилось усталое дыхание локомотивной машины. Всхлипнули тормоза и поезд стал.

— Позвольте, — Кошкодамский проскочил вперед Виктора, и, спрыгнув с подножки, протянул руку какому‑то неприметному молодому человеку с треугольным лицом и слегка оттопыренными ушами.

— Позвольте представить, — продолжил он, обернувшись к Виктору, который уже ступил на перрон, — господин Радынов, Кондратий Иванович, ээ..

— Без чинов, господа, — улыбнулся молодой человек. — Просто Кондратий Иванович.

Виктор заметил в паре шагов слева худощавого мужчину спортивного сложения, который с видимым безразличием водил глазами по поезду; похоже, он никого не встречал. Такой же торчал у соседнего вагона в пяти шагах справа.

— Кондратий Иванович, — продолжал Кошкодамский, — вас проводит, а мое дело сделано. Позвольте откланяться и храни вас господь в белокаменной.

— Как доехали? — спросил Радынов, не переставя холодно улыбаться; в его лице чувствовалось что‑то восточное. Виктор понял, что вопрос риторический.

— Без происшествий. Куда идти?

— На Брянскую площадь. Авто уже ждет.

На краю пустынного поля из брусчатки, у края ступенек, ждал солидный, блестящий, как начищенный лаковый ботинок, "паккард" в два цвета — черный и желто — коричневый, с белами спицами и огромными тарелками фар. Выступающие за радиатор клыки рессор, вольный изгиб крыльев, каретный наклон кузова с огромным, напоминавшим "кепку — аэродром" кожаным тентом — все это было последней данью уходящему стилю нуво. Изящная, стильная и красивая вещица. Водитель в кожаной куртке и крагах предупредительно распахнул им дверь. Диван из черной кожи издавал приятный запах обувного магазина в детстве; неторопливо урчал мощный, как у "Волги", двигатель. Это было не средство передвижения и даже не роскошь — при всей своей элегантности в машине почти не было излишеств. Это было сознание. Владелец машины должен был ощущать себя небожителем. Человек владел машиной, как вещью — машина завладевала его сознанием. Он должен был думать, как думают владельцы "паккардов" и поступать, как поступают они. Реклама еще не имела всепоглощающего воздействия на человека, ее скромные, жалкие потуги в виде бумажных листков и афиш не могли заставить человека сделать нужный фабриканту выбор — лишь сама вещь была способна брать людей в плен.

Когда они тронулись, Виктор заметил, что из‑за угла, от Брянской, вынырнул темно — серый открытый "РБВЗ" армейского типа и последовал за ними; в кузове сидели шестеро.

— А эти кто? — спросил он у Радынова.

— Не волнуйтесь, это охрана… Кстати, как вам наша карета прошлого?

— Карета — во! — ответил Виктор, показав большой палец. — Бензина, небось, много ест?

— "Паккард" — это сбережение денег в казне. Он удивительно надежен на любых дорогах, что важно для кремлевского гаража. Государь император и Председатель ездят на "Роллс — Ройсах", для дежурных поездок разных чинов используем "РБВЗ"… Да, хотел вас спросить — вы там, у себя, в Федерации, не помышляли о статской службе?