- Я не инженер. Я не эксперт по нашему производству. Я знаю, что мы используем все это в электронике, в производстве высокопрочной стали для промышленности...
- А для самолетов? Для лопаток высокооборотных турбин реактивных самолетов, которых вы не производите?
Брен покачал головой - привычка с детских лет. Для атеви это движение ничего не означает. Серьезная неприятность, а я не могу сообщить о подозрениях, которые питают атеви, никому из тех, кому это нужно узнать немедленно. И боюсь, у меня уже не будет возможности сообщить о них кому-либо за пределами этой комнаты, если не найду правдоподобных, вызывающих доверие ответов на вопросы этого человека.
- Я не сомневаюсь, безусловно у нас есть экспериментальные самолеты. У нас нет ничего в натуре - лишь чертежи того, что существовало когда-то. Мы строим опытные машины. Модели. Мы испытываем то, что нам кажется понятным, прежде чем давать другим советы... из-за которых какой-нибудь атева может разорвать себя на куски. Нади, мы понимаем опасность этих двигателей и этих летательных систем...
- О нас заботитесь.
- Нади, уверяю вас, мы очень не хотим, чтобы какой-то атева взорвался в лаборатории или свалился с неба и все говорили, что это наша вина. Люди находят вину в программах. Хватает таких, кто обвиняет нас из-за самолетов, которые не представляют полетных планов, из-за того, что городские улицы завалены зерном - по той причине, что министр сельского хозяйства думает, будто компьютеры измышляют числа, - чертовски правильно мы делаем, что выполняем программы испытаний. Мы стараемся предотвратить несчастье, прежде чем попросим вас рискнуть своей шеей - это не заговор, это основа наших взаимоотношений!
- Это больше, чем просто испытания, - сказал следователь. - Айчжи все отлично знает. Разве не так?
- Ничего он не знает. И я не знаю. Потому что нет никакой стартовой площадки. И ничего мы не придерживаем, ничего не прячем. Если там строят самолеты, то лишь для испытательной программы.
- Кто дал вам пистолет, нади?
- Никто не давал мне пистолета. Я даже не знал, что он у меня под матрасом. Спросите у Сенеди, как он туда попал.
- Кто дал его вам, нади-чжи? Ответьте, просто и прямо. Скажите: "Его дал мне айчжи" - и можете отправляться в постель и ни о чем не беспокоиться.
- Не знаю. Я сказал, что ничего не знаю.
Ближайший к Брену человек вытащил пистолет. В почти полной темноте Брен все-таки заметил отблеск света на стволе. Человек подошел ближе, Брен почувствовал прикосновение холодного металла к лицу. Ну что ж, подумал он, этого мы и хотели, так ведь? И никаких больше вопросов.
- Нанд' пайдхи, - сказал следователь. - Вы заявили, что в неизвестного, который вторгся в ваше жилище, стрелял Банитчи. Это правда?
Точка пройдена - и все, к черту эти игры. Он закрыл глаза и представил себе снег и небо вокруг зимних склонов. И ветер, и никого вокруг не видно...
Скажи ему кто-нибудь раньше, что в такой ситуации он будет думать о снеге, а не о Барб, он бы не поверил. Да и какое это имеет значение? Однако все же это удивительное и неприятное открытие.
- Правда ли это, нанд' пайдхи?
Он не стал отвечать. Ствол пистолета отодвинулся. Сильная рука рванула его голову кверху и ударила о стену.
- Нанд' пайдхи. Табини-айчжи отказался от вас. Он передал вашу судьбу в наши руки. Вы читали письмо. Или не читали?
- Читал.
- Что вам за дело до нашей политики?.. Отпустите его, нади. Отпустите. Вы все, подождите снаружи.
Стоящий рядом человек отпустил Брена. Ага, теперь они вдруг поменяли правила игры... Все один за другим вышли за дверь, но не закрыли её, какой-то свет попадал в камеру, и Брен мог видеть хотя бы контуры лица следователя, но, похоже, этого человека он не знал. Он только гадал, каким же будет последнее и решающее предложение. Что может предложить мне этот тип такого, чего не хотел говорить при остальных? Вряд ли мне оно понравится...
Следователь опустил руку и выключил магнитофон. В камере стало очень тихо, наступило долгое-долгое молчание.
- Неужели вы думаете, - заговорил этот человек наконец, - что мы решимся отпустить вас теперь, нанд' пайдхи, обратно на Мосфейру? С другой стороны, если вы снабдите вдовствующую айчжи недостающими доказательствами, чтобы свергнуть Табини, если вы окажетесь полезным для нашей стороны источником информации - глупо будет передать вас самым радикальным группам нашей ассоциации.
- Сенеди говорил то же самое. И отправил меня сюда.
- Мы поддерживаем вдовствующую айчжи. Мы оставим вас живым, здоровым и в полном благополучии, нанд' пайдхи. Вы сможете вернуться в Шечидан. И в отношениях между ассоциацией и Мосфейрой ничего существенного не изменится - кроме правящей группы. Если вы говорите правду и действительно не обладаете другой информацией, которую нам хотелось бы иметь, то мы поведем себя как разумные люди. Мы можем принять на веру ваши слова, если вы согласитесь дать показания, которые подтвердят нашу точку зрения. Вам это ничего не стоит. Это сохранит за вами вашу должность, нанд' пайдхи. И всего-навсего - простой ответ. Так что вы скажете?
Следователь наклонился, снова превратившись в непроглядную тень, и включил магнитофон.
- Кто снабдил вас пистолетом, нанд' пайдхи?
- У меня никогда не было пистолета, - сказал Брен. - Я не знаю, о чем вы говорите.
Следователь выключил магнитофон, взял его в руки, встал со стула и вышел.
Брен висел на стержне, трясся, говорил себе, что только что свалял последнего дурака, говорил себе, что Табини не заслуживает такой преданности, а ведь был реальный шанс выбраться отсюда живым, остаться на своем посту и поехать обратно, чтобы работать с Мосфейрой, заниматься обычным делом...
Черта с два они бы меня выпустили. "Доверие" - это слово, которое на атевийский язык не переводится. Зато у атеви есть четырнадцать слов, обозначающих предательство.
Он ждал, что вернутся охранники - может, пристрелить, может, забрать куда-то в другое место, к менее разумным людям, о которых говорил этот следователь. Вот только... Если у тебя есть потенциальный информатор, ты его не отдашь конкурирующей группе. Точно, не отдашь. Все это - Сенеди. Все это - вдова. Все та же игра, неважно, какая тактика. Просто средства грубее. Сенеди ведь предупреждал, что рано или поздно люди сдаются, не выдерживают.
Он услышал, как кто-то вышел из комнаты дальше по коридору, услышал, как закрылась дверь, и в долгой-долгой тишине все задавал себе вопросы, насколько плохо будет дальше - и получал жуткие, самые жуткие ответы из матчими. Ему не нравилось думать об этом. Уже сейчас дышать было больно, а ног он не чувствовал вообще.
Намного позже открылась дверь наружной комнаты. Снова шаги вниз по каменной лестнице - он прислушивался, делал частые неглубокие вдохи, которые не давали достаточно кислорода, следил, как движутся тени по более темному коридору, и пытался сохранить здравомыслие - найти повод для переговоров, как он говорил себе. Зацепить этих ублюдков, просто чтобы заставить их говорить - тянуть время, пока Хэнкс, или Табини, или ещё кто-то сумеет что-нибудь сделать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});