открывала для молодых девушек светлые перспективы. «Честное слово, там же делать ничего не нужно, просто ноги пошире раздвинуть – и… Да. А еще это почти не больно. А вас уже трахали?» – Хоульмфрид посмотрела на них – ее курносый нос и детские щеки казались бесконечно далеки от секса. Эйвис покраснела и посмотрела на Герду, которая только еще больше выпучила глаза. «Виса, ты покраснела. Тебя уже заваливали». – «Нет…» – «Да я же по тебе вижу; а кто это был? Баурд-агроном?» – «Да я даже не понимаю, о чем ты говоришь!» – «Чуингам хотите?» – «Да. А у тебя есть? Откуда?» – спросила Герда. «Меня Свенни угостил», – ответила Холмофрид и дала им толстые пластины жевательной резинки в зеленой обертке, под которой была фольга. «А каков он? Братец Додди говорит, что мама однажды уронила его в бочку с селедкой». – «Я могу с ним поговорить. Наверняка он с радостью согласится вас потрахать. Он очень найс». – «Найс? А что это?» – «Ну, просто… славный парень». – «А разве ты в него не влюблена?» – «Ну конечно, нет, я же с ним уже была».
Три жующие розы. Спускаются по лестнице. Такую картину пока никто не нарисовал. В кухне было полно женщин. Эйвис удивилась, заметив, как они раздражают ее бабушку. Она склонилась над плитой и сказала: «Нет, слушайте, я тут кофе варю». Гейрлёйг: «Девочки, вы ничего не хотите съесть?» Нет, они жвачку жуют. А когда жуешь чуингам, то даже разговаривать невозможно, куда уж там есть хлеб и сдобу! Они вышли из кухни. В проходе стоял учитель Гвюдмюнд. Красно-пятнистый непорочный юноша. Что он здесь делает? Подруги оставили Эйвис с ним.
– Здравствуй.
Она вынула жвачку изо рта.
– Здравствуйте.
– Это, конечно же, «хлеб нуждающихся».
– Что?
– Так поступают только в случае крайней нужды. Мы все это понимаем.
– Да мне все равно. И не надо нас жалеть. Я только рада.
Что? Это та же девочка, что минувшим летом стояла в Доте?
И уже жвачку жует! Они оба на секунду опустили глаза на жевательную резинку в ее руках. Ах, какой он жалостливый! Какой он добренький и занудный! И как она целую зиму могла по нему с ума сходить? Вы только посмотрите на эти дурацкие красные пятна у него на щеках! Конечно, никакие это не засосы, это он краснеет от застенчивости. Он побывал в Копенгагене, и все, что он там сделал, – это измерил высоту Круглой башни. Что он знал о жизни? Он знал ее высоту, ширину и вес, но никогда не касался ее руками. Она заметила, что во дворе двое мальчиков смотрят на нее. Прибежал братец Грим и взволнованно спросил: «Ты жевалку жуешь? Настоящую? А откуда?» – «Фрида угостила». А потом они умчались – он и Данни – на двор договариваться с проституткой. Холмофрид взяла с них деньги в сеннике. Они должны были одновременно сосать ее соски. «Но тут же молока нет», – сказал Данни через три минуты. «А кто я, по-вашему, – корова какая-нибудь?»
Пятнашку вывели из коровника, словно арестантку. Собаки вернулись и с любопытством шныряли между людьми, вставшими во дворе полукругом от пристройки до коровника. Перед грузовиком с платформой поставили деревянный ящик, и Сигмюнд помог новоиспеченному хреппоправителю взобраться на него. Йоуи вперил глаза в клочок бумаги, который держал. Значит: «…сейчас. Первый номер – корова Бедняжка…» – «Громче! – прокричали из-под пристройки. – Нам не слышно!» Итак: «…сейчас. Первый номер – корова Пятнашка, двести крон». Ассистент Мариноу держал корову на веревке, накинутой на шею, а она без конца вскидывала голову, словно ей казалось, будто ее оценили чересчур низко. Слюна и язык. Эйвис почувствовала, что, наверно, ей на этот аукцион не совсем наплевать. Пять летних сезонов, каждое утро, каждый вечер доила она эту скотинку. Она посмотрела на отца. Он сидел возле сарая с динамо-машинкой, у наполовину врытого в землю резервуара с нефтью, и казалось, он отключил себе связь с этим событием; смотрел он прямо перед собой, как бы сквозь людей, вглубь своего загона… В дверях коровника показалась Хоульмфрид. Грим и Данни прошмыгнули мимо нее и с любопытством заняли места во дворе.
«Сто девяносто крон!» – сказал Оускар, сын Бальда с Межи. «Сто восемьдесят!» – выкрикнул Гисли с Капища. Новый хреппоправитель рьяно заморгал глазами под толстыми очками, посмотрел на замызганную бумажку у себя в руках. Не знаю, мол, правильно ли вы поступаете, но «сейчас… Согласно моим… цена коровы – двести крон[119]». «А? Что он говорит?!» – «…начиная от двухсот». Кажется, люди не до конца поняли, в чем заключается смысл аукциона. «Двести крон!» – сказала тогда Хоульмфрид с Камней. Корова заревела, и люди уставились на эту малорослую девушку с громким голосом, длинными волосами и неприличным, пухлым телом, стоявшую в дверях коровника с гордым видом и жующую белоснежный жевательный табак. «Еще чего!» – шикнула на нее мать. «У меня есть деньги», – ответила та. «Я говорю: еще чего!» Маульмфрид перешла через двор и встала рядом с дочерью. «Двести десять крон, если девка будет в придачу!» – прокричал летний работник с Брода, и все засмеялись: они уже немного выпили, и настроение у них улучшилось. Так вот: «…сей-час… если никто не предложит лучшую цену…» – говорил Йоуи еще и еще раз, таким тоном, каким обычно произносят «ну вот» и который все одинаковит: «Раз, два и…» – он хотел объявить, что корова продана девушке с Камней, но ее мать спросила его: «Ты что, больной?» – и затолкала свою Фриду в коровник, где у матери с дочерью произошла громкая ссора. Спорили скупость и расточительность. Единственное, чему эта непорочная дева научила свою дочь, – это предусмотрительность.
Пятнашку продали Оускару с Межи за двести крон. Эйвис проводила корову взглядом, когда ее вели мимо отца и дальше на тун, а там привязали в повозке, – она почти жалела его. За три минуты на Скважине с Камней рыбак-селедочник с заячьей губой заплатил столько, сколько ее отец зарабатывал тяжким трудом двух зим и двух лет. Значит, такова «цена коровы». Она подняла глаза и посмотрела на Хельярдальскую пустошь: облака напоминали развернутые рулеты. Какое странное сюда пришло время! Потом она снова заметила, что младший паренек с Межи все еще смотрит на нее. Может, ей надо дать ему завалить себя, чтоб снова выкупить Пятнашку для папы и бабушки?
Гисли с Верхнего Капища купил почти все вещи фактически за бесценок. Эферт купил одну лопату за пять