Читать интересную книгу Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Кобыла сама вошла на двор и стала. Работник взбежал на крыльцо, стукнул в дверь.

— Выходи, матушка! Привезли!

Матушка Ненила, Наталья и обе поповны, Соломия и Степанида, загомонили за дверью.

— Ах, привезли! Ах ты, Господи! Ах, шагу ступить не могу!..

Обалдевший за ночь от бабьих и девичьих причитаний работник поспешил вниз — распрягать кобылу. И следом за ним по лестнице затопотали, голося, страдалицы.

Они окружили телегу — да и шарахнулись от нее. Было таки от чего — там лежали два длинных и неподвижных тела, оба — на спине, как покойнички, и лица закрыты у одного — чугой, у другого — рогожей.

— Убили-и-и!!! — заголосила попадья, сдергивая чугу.

Она увидела лицо благоверного своего — можно сказать, неживое, изгвазданное засохшей черной кровью. Борода — так и вовсе той кровью пропиталась. Точно так же отшвырнула в сторону рогожу и Наталья.

Стенька лежал, вытянув руки вдоль боков, тоже весь перемазанный.

— Ах ты, сокол мой ясный, на кого ж ты меня покинул?! — И матушка Ненила, действительно искренне любившая отца Кондрата, поставила ногу на колесную ступицу — да и пала ему на грудь.

Больше крика не было. Попадья стала молча шлепать ладонями по своему личику и по безгласному батюшке. Наталья и поповны таращились на нее в ужасе — ума с горя лишилась!

— Да что ж то за зелье такое?! — возопила попадья, повернулась к Наталье и дочкам — и те ахнули! Все ее круглое лицо было измазано темной гущей, которую она безуспешно пыталась оттереть грязными руками. Распашница, накинутая поверх рубахи, тоже на груди имела два преогромных пятна.

Произошло то, что и должно было произойти. Пьяными руками Стенька не сумел вставить как следует затычку. Бочонок при тряской езде повернулся набок, затычка выскочила, и кладоискатели лежали в густой луже драгоценного напитка ничем не лучше двух хряков после летнего дождика…

— Ивашка! Анютка! Воды несите! — закричала попадья. — Ведрами! А вы что, дурищи, стоите? Отец в беду попал, а вы, прости Господи, как две колоды!

Это уж относилось к поповнам. Девки ахнули и понеслись прочь.

Суета в поповском дворе поднялась такая, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Наталья тоже не стала стоять без дела — и в пять ведер отливали ледяной колодезной водой отца Кондрата со Стенькой, а Кузьма и матушка Ненила с ветошками в руках оттирали им лица, бороды и, как могли, одежку. Даже Кузьма пришел помогать советами.

Очухались-то они, положим, уже после второго ведра, но матушка Ненила прикрикнула, и оба кладоискателя позволили отмыть себя от драгоценного напитка, только крякали и поругивались.

Понемногу у них и в головах прояснело!

— Бочата! — первым воскликнул отец Кондрат.

Стенька же стал шарить вокруг себя руками. Он точно помнил, что они вдвоем с батюшкой поочередно сволокли оба бочонка к телеге, а Кузьма им светил. Теперь же обнаружился один, наполовину пустой, а второй подевался непонятно куда.

— Обронили! — Стенька от такой неприятности протрезвел окончательно.

— Какие тебе бочата? Чего обронили? Горе ты мое! — напустилась на мужа Наталья. — Я ноченьку не спала, Бога за тебя, за аспида, молила! Явился! Хорош! На тебя глянуть — родимчик приключится!

И впрямь, от густого ставленого меда Стенькина красота немало пострадала. Волосы на голове слиплись гнусным образом, их еще полоскать и полоскать, вся рожа — в темноватых потеках, борода с усами — позорное зрелище… Впрочем, отец Кондрат выглядел не лучше, а, пожалуй, еще и похуже — его длинная, едва ли не по пояс бородища, гордость всей семьи, куда больше меда впитала!

— Бочонок пропал! — мало беспокоясь о жене, Стенька сдуру напустился на отца Кондрата. — Ты куда его, батька, поставил? Не мимо телеги ли?

— Да ты же и ставил, а я тебе подавал! — взревел отец Кондрат. — Ты же сам, выблядок, бочата в ногах уставлял!

— Да ты ж их перекатывал!

— Матку свою перекатывай, а я их как раз прямо ставил! — Тут батюшка вдруг вспомнил про третьего соучастника. — Кузьма, сучий сын, куда второй бочонок подевался?!

— А я откуда знаю?! — возмутился звонарь, стоявший рядышком с ведром колодезной воды и ветошкой.

— А ты разве их не ставил?

— Да как я мог их ставить, чем? У меня одна рука-то костылем занята, другая — фонарем! Третьей пока не отрастил!

— Твои, стало быть, грехи! — Отец Кондрат повернулся к Стеньке. — За что я только с тобой связался? Полнехонький бочоночек! Рублей пятьдесят бы за него взяли!

— Как это пятьдесят рублей? — До матушки Ненилы дошло, что пропажа нешуточная. — Так это из-за тебя, подлого, мы пятидесяти рублей лишились?!

— Да ты не с меня спрашивай! Я бочата подавал, он — уставлял! — Стенька ткнул пальцем в батюшку. — Вот он бочонок-то прозевал! А мой-то целенький!

— С чего ты взял, будто это твой бочонок? — Попадья живо сообразила, что в наполовину пустом еще осталось товара рублей на двадцать, а двадцать рублей — деньги немалые, работнику на хозяйских харчах в год пять рублей она платит, стало быть, коли сейчас не отступиться от бочонка, можно будет еще одного принанять!

— Уговорились же — добычу пополам! — отвечал Стенька и в поисках поддержки оглянулся на жену. — Наталья, матушка, ведь поровну же уговаривались!

— Поровну, да не на двоих, а на троих! — встрял Кузьма. — Я-то ведь тоже всю ночь от страха глаз не сомкнул! Клад-то брать — душу погубить!

Ближе к обеду, когда уж соседям надоело, стоя у забора, слушать склоку, и они разбрелись, на поповском дворе пришли к некоторому согласию. Ставленый мед решили разлить пополам, а бочонок отдать за труды Кузьме, бочонок тоже денег стоит. И награда будет соответствовать вкладу каждого в общее дело…

Добившись хоть какой, а справедливости, Стенька с Натальей отправились домой.

Там они обнаружили возмущенную Домну.

Осознав поздно вечером, что муженек пропал, кинувшись затем к отцу Кондрату и оставшись там с перепуганной попадьей, Наталья напрочь забыла о хозяйстве. С утра ей бы полагалось подоить корову и выгнать ее в стадо — она этого не сделала, и буренка некоторое время спустя принялась душераздирающе мычать. Соседки, перекликаясь через заборы, оповестили Домну, что с ее подружкой стряслось неладное.

Домна, бросив все свои дела, прибежала и обнаружила еще одно несчастье — Наталья с вечера поставила квашню, надеясь утром испечь хлебы в огородной печи. Топить же в домах государевым указом не дозволялось во избежание пожара — разве что в доме была роженица. Тесто перестояло и полезло из квашни, вывалилось и на лавку, и на пол. Ужаснувшись, Домнушка схватила нож, отсекла тесто по краям, обернула квашню рогожкой и потащила к себе — спасать то немногое, из чего еще можно было испечь хоть парочку ковриг. Растопив пожарче печь и получив за расход дров нагоняй от мужа, она кинулась доить Натальину корову. Вернувшись, обнаружила, что оставленные без присмотра дети добрались до квашни и младшенький, Алешенька, залез туда обеими ручками…

Ахая и охая, Наталья винилась перед Домной, благодарила за ковриги, обещалась перестирать все Алешенькины рубашечки. Стенька же под шумок сбежал. Пока делили ставленый мед, его рубаха и порты на солнышке высохли, так что ему не было нужды переодеваться.

Он забежал к Кузьме за фонарем, мешками и лопатами. Звонарь не послал его матерно, к чему земский ярыжка внутренне был готов, а лишь поворчал малость, сворачивая мешки и увязывая их вместе с лопатами, чтобы Стеньке удобнее было нести.

В приказе на него первым делом напустился Емельян Колесников:

— Где ты пропадаешь, страдник? Батогов захотелось?! Как тебя не надобно — так ты в ногах путаешься, как грамоту отнести — так тебя не дозовешься! Скажу вот дьяку! Коли тебе государева служба надоела — так и мы в тебе не больно нуждаемся!

— Я по Деревнина делу ходил! Деревнин меня еще с вечера посылал! — отбивался Стенька, ища глазами подьячего.

Но тот, как на грех, отправился в Кремль, в Разбойный приказ, и вернулся, когда Стенька, выслушав много неприятного, был приставлен к делу — получил грамоту, снес ее в Заиконоспасскую обитель, дождался там ответа и принес его Колесникову.

С обителью у приказа были прескверные отношения. Недавно там случился пожар, причем погорели иноки как раз на том, что не подчинились государеву указу, а государь-то знал, что делал, когда тот указ подписывал: жарким летом одна-единственная искра, подхваченная ветром, могла Москву спалить. В итоге у обители отобрали участок земли с тем, чтобы передать Земскому приказу для его нужд. Нужды были великие — Москва росла, приказ ширился, и держать под самой кремлевской стеной избу, где выставлялись на обозрение поднятые ночью и утром мертвые тела, чтобы их опознали родственники и знакомцы, во-первых, осточертело, а во-вторых — место для более важных дел требовалось. Иноки возмущались и затеяли слать государю челобитные. Приказ не уступал. И всякий его посланец бывал в обители принят прескверно, задержан надолго и изруган при этом нещадно. Так и вышло, что Стенька проторчал там по меньшей мере два часа…