class="p1">потенциальные кадры будущих коммунистических революций. На II и Ш конгрессах Коминтерна он возвращался несколько раз к этой теме, которая была совершенно чужда западным коммунистам, евроцентричным по своим взглядам. Для них перспектива видеть коллег в безграмотных крестьянах Афганистана или Китая была почти оскорблением. Всего этого Ленин не чувствовал, находясь в какой-то психологической изоляции по отношению к внешнему миру в свои последние три года жизни. Он видел, что ни одно из пророчеств Маркса не осуществляется, и как утопающий хватался то за одну соломинку, то за другую, не желая признать истинное положение вещей.
Еще на I конгрессе возникли языковые трудности. Языком подлинных марксистов считался язык Маркса, то есть немецкий. Но им владели далеко не все русские и совсем не владели французы и англичане. Так, к III конгрессу языком Коминтерна стал русский, и работники его аппарата постепенно русифицировались. Ленин не только не был озабочен экономической борьбой профсоюзов, но был доведен почти до бешенства, когда некоторые иностранные коммунисты посмели на II конгрессе выразить мнение, что революционная борьба профсоюзов не должна привести к понижению материальных доходов рабочих. «Нечего баловаться реформизмом», — возмущался Ленин. Вот и еще образец «заботы» коммунистов о человеке: Коминтерн требовал, чтобы коммунистические депутаты в парламентах выступали с «разоблачениями» «не только ... буржуазии и ее последышей, но и социал-патриотов, реформистов, центристов и прочих врагов коммунизма...». Как указывает Улам, послушные Москве коммунистические депутаты в парламентах Италии и Германии поливали грязью своих социалистических коллег, обзывая их наймитами буржуазии, предателями и т.д. Так что, когда мы подойдем к Сталину и его запрету немецким коммунистам сотрудничать с социал-демократами, чтобы предотвратить приход к власти Гитлера, мы увидим, что Сталин был и в этом отношении достойным учеником Ленина.
Но вернемся к советской внешней политике. В 1921-1922 годах Ленин и его сподвижники наконец поняли, что в непосредственном будущем революции, во всяком случае,
380
коммунистической, не бывать. Но для нормализации отношений с некоммунистическим миром камнем преткновения явился Коминтерн, поддерживавший подпольные отношения с прокоммунистическими профсоюзами, требовавший от них забастовок, промышленных беспорядков и саботажа (правда, после III конгресса призывы к крайним действиям были приглушены). Советские дипломаты пытались убедить западные правительства, что Коминтерн — частная общественная организация, почти случайно имеющая свое центральное управление в Москве, но, мол, советское правительство не несет никакой ответственности за его деятельность. Одновременно наркоминдел Чичерин уговаривал Ленина отойти от официального участия в Коминтерне. Но обычно такой прагматичный Ленин не мог даже формально отречься от своего детища: «О моем и Троцкого выходе из исполкома Коминтерна не может быть и речи», — писал Ленин Чичерину. По словам Ленина, такой акт будет воспринят на Западе как признак слабости Советской страны[4].
Тем не менее время и исторические реалии брали свое. Советский Союз волей-неволей постепенно превращался в государство своеобразного национального коммунизма, как бы противоречиво это не звучало. Ведь согласно Карлу Марксу социалистическую революцию должны были проводить самые грамотные и передовые рабочие в стране с развитой промышленностью, в которой промышленный пролетариат должен составлять большинство населения. Ничего такого в России первой половины XX века не было. Получался парадокс: в передовых промышленных странах с наиболее грамотным рабочим классом революции не происходило, и подавляющее большинство рабочих не стремилось к созданию у себя социалистического «рая», а вот малограмотный пролетариат России каким-то «шестым чувством» понял всю «правду» социализма-коммунизма. Следовательно, российский пролетариат, несмотря на отсутствие соответствующего образования, показал себя самым передовым рабочим классом мира. Да и сталинская доктрина возможности
381
построения социализма в одной стране логически вела к такому эксклюзивному национализму или российско-советскому шовинизму с элементами, перекликающимися с такими учениями, как панславизм Данилевского. Сознательный поворот к такому национализму, уродливо совмещаемому с уничтожением национальной культуры, религии и лучших мыслителей, литераторов и художников страны, произойдет лишь во второй половине 1930-х годов, но логика этого поворота — в историческом факте провала марксистских революционных прогнозов и в узком дуализме марксистской «диалектики», которая признавала лишь две силы в историческом развитии общества — эксплуататоров и эксплуатируемых, оставляя советским вождям выбор лишь из двух альтернатив — публичного признания Лениным ошибки всего затеянного им предприятия и ухода в отставку (унося как можно скорее ноги из страны, чтобы не быть разорванным на части обманутым пролетариатом) или игнорирования факта провала марксовых предсказаний и сохранения власти из соображений властолюбия, маневрируя жупелом идеологии так и сяк, подкрепляя это террором. Особой честностью ни Ленин, ни его последователи не обладали, а у власти они хотели остаться любой ценой. Этой ценой был путь, который неизбежно и логически привел к «ползучему национализму» и изоляционизму, что, казалось бы, полностью противоречило поведению государства, стремящегося к мировой революции. Забегая вперед, скажем, что именно этот национальный коммунизм с претензиями превосходства собственных народов над народами некоммунистических стран достиг своего апогея после Великой Отечественной войны и стал характерным явлением всех послевоенных коммунистических режимов — от Югославии до Китая, Кубы и теперь уже развалившихся коммунистических режимов Африки.
III конгресс Коминтерна летом 1921 года проходил на фоне провала попытки совершения в Германии большевистского переворота в марте того же года. Прагматизм Ленина на этом конгрессе разочаровал западных коммунистов, настроенных весьма воинственно и революционно, предполагая, что весенняя неудача ничего не меняет и что надо готовиться к очередной революционной попытке. Ведь эти западные коммунисты
382
по указу Москвы совершили расколы в соцпартиях, стали меньшинствами среди социалистов — все во имя того, чтобы под руководством единственной партии победившего социализма идти к мировой революции. А тут Ленин говорил, что для мятежей теперь не время. В условиях НЭПа и необходимости передышки для Советской страны для восстановления ее промышленности и сельского хозяйства Ленин искал пути расширения торговли с Западом и временного замирения. Хотя Ленин до конца своих дней считал «последний и решительный бой» с капиталистическим миром неизбежным, он видел его в некоем отдаленном будущем. При всех своих похвалах в 1921-1922 годах в адрес «ноу-хау» капиталистов и наставлениях пролетариату учиться у капиталистов, Ленин считал их такими же циниками, как он сам, и поэтому относился довольно безразлично к депешам Чичерина о невозможности наладить нормальные дипломатические отношения с Западом при наличии Коминтерна с его подрывной деятельностью и того факта, что глава советского государства руководит этой самой подрывной организацией. Ленин был озабочен в гораздо большей степени международной торговлей Советского государства, чем дипломатическими отношениями. Считая же капиталистов циниками-прагматиками, Ленин изрек свои крылатые слова о том, что капиталисты столь жадны, что последний капиталист на свете продаст