в комок обенпатре.
– Не надо, – хрипло попросила я. Так странно. Я думала, что буду упиваться гибелью этих людей. Но то, что происходило сейчас, было злодеянием. Утрата Августы привела к тому, что Вонвальт больше не был связан тем, во что когда-то верил. И я не хотела в этом участвовать. Я бы согласилась в тот же миг отпустить и Вогта, и Бауэра, если бы это вернуло прежнего Вонвальта.
Вонвальт сплюнул, подойдя к жалкому священнику.
– Что связывает вас с Клавером? – Голос Императора врезался в Фишера как таран. Из носа обенпатре полилась кровь. Он ахнул.
– Я давал ему деньги, – тяжело дыша, произнес он.
– Сколько?
– Слишком… слишком много, не сосчитать… Хр-р-р… Тысячи марок!
– Зачем?
– Чтобы снабдить армию храмовников! – завизжал Фишер.
– Зачем нужна эта армия? – проревел Вонвальт, но он зашел слишком далеко. Фишер прижал руку к груди, и его глаза закатились.
– Вы убили его, – прошептала я. По моему лицу текли слезы.
– Не драматизируй, Хелена. Вовсе я его не убил, – сказал Вонвальт и указал мечом на грудь Фишера. – Смотри, он все еще дышит.
Сэр Конрад резко повернулся, когда через входную дверь до нас донеслись звуки приближающейся битвы.
– Нема, – выругался Вонвальт. Он повернулся к Фишеру, затем снова к двери. Поморщился. – Я хотел выудить из этого подлеца больше.
– Пожалуйста, – сказала я, желая поскорее покинуть здание тюрьмы. – Нам нужно идти. – Я не хотела видеть, как Вонвальт убивает Фишера, беспомощно съежившегося на полу.
Вонвальт вздохнул и со злостью сунул меч в ножны, висевшие сбоку на спешно нацепленном ремне.
– Будем надеяться, что, когда мы вернемся, он все еще будет здесь. – Он шагнул ко мне. – Пора идти. – Он попытался схватить меня за руку, но я отвела ее в сторону.
– А как же Дубайн? – спросила я срывающимся голосом. Вонвальт посмотрел на Брессинджера, повалившегося набок и неуклюже лежавшего на столе. Несмотря на все мои старания, его рубаха вся пропиталась алой кровью, а его кожа стала бледной как полотно. Сомнений не было никаких – он умер.
– Его больше нет, – сказал Вонвальт так, словно мой вопрос сбил его с толку. Он будто бы говорил о совершенно чужом нам человеке.
– Мы не можем оставить его здесь, – сказала я. Слезы свободно полились у меня по лицу. По крайней мере, отчасти я плакала из-за чувства вины, потому что, как бы сильно я ни любила Брессинджера, я понимала, что мы не уйдем далеко, если потащим по улицам его тяжелое тело.
Вонвальт вопросительно посмотрел на меня и резким жестом указал на своего старого друга.
– Он мертв, Хелена. И если только ты не желаешь присоединиться к нему в загробном мире, нам нужно немедленно уходить.
Отрицать логику в жестоких словах Вонвальта было невозможно, но они все равно ужаснули меня. Я неохотно протянула ему руку, и Вонвальт, не говоря больше ни слова, грубо схватил меня за запястье и потащил через разбитую дверь.
Снаружи царил точно такой хаос, какой и предсказывало мое воображение. Люди Вестенхольца прорвались через немногочисленных городских стражников и теперь предавали город огню, словно имели дело с восставшими язычниками в Северной Марке. С жителями Долины Гейл, гражданами Сованской империи, расправлялись на месте. Добровольческих отрядов сэра Радомира нигде не было видно. Я увидела женщину средних лет, шедшую как в тумане. Казалось, что она цела; но затем она повернулась, и я увидела, что с другого боку большую часть ее лица срезало кавалерийской саблей. За зданием суда я увидела небольшую группу пехотинцев, насмехавшихся над горящим мужчиной, который корчился и вопил, тщетно пытаясь сбить пожиравшее его пламя. Чуть дальше, у Вельделинских врат, я увидела городского стражника, который в приступе безрассудной храбрости бился с одним из рыцарей Вестенхольца. Рыцарь был полностью закован в латы и орудовал двуручным мечом. Одним ужасающим взмахом он отрубил стражнику обе ноги, так быстро, что отсеченные ниже колена части остались стоять вертикально, в то время как остальное туловище рухнуло наземь. Стражник умер прежде, чем успел удариться о булыжники.
Слушая краткие и не очень подробные рассказы Вонвальта и Брессинджера о Рейхскриге, я всегда гадала, как бы я повела себя в подобных обстоятельствах. Я была смекалистой и храброй и всегда воображала, что стала бы отважно сражаться. Да и опасность была мне теперь не чужда – я столкнулась с ней в казначействе, в кабинете Грейвса и всего несколько минут назад в тюрьме с Брессинджером. Пусть я не совершила никаких поразительных боевых подвигов, но я и не убежала.
Но, как оказалось, битва – а точнее, резня, которая происходила в тот момент, – имела свойство полностью пересиливать рассудок человека. Перед лицом этих ужасов я впала в ступор. Я могла, не дрогнув, взглянуть на мертвеца, лежавшего на столе в подвале врача, или посмотреть казнь до самого конца. Но все эти события, хотя и были по-своему ужасны, занимали лишь краткие мгновения, и разум мой был заранее готов к ним. Увидев же, как воины Вестенхольца жестоко расправляются со стражниками и жителями Долины Гейл, я остолбенела. Кажется, я никогда не чувствовала себя столь беззащитной и не ощущала такого животного страха, как в те минуты. Казалось бы, меня должно было охватить неудержимое желание бежать, но случилось обратное. Я чувствовала себя так, будто кто-то прицепил к моим ногам свинцовые грузы; мои руки ослабели, в груди ощущалась тяжесть, и каждый вдох давался с трудом. В тот миг я внезапно осознала, что стала для Вонвальта столь же мертвым грузом, как и безжизненное тело Брессинджера, оставшееся в тюрьме.
– Хелена, пригнись! – проревел Вонвальт, и, судя по тону, уже не в первый раз. Он сбил меня с ног, и сабля рассекла воздух в том месте, где секунду назад находилась моя шея. В своем забытьи я даже не услышала грохот копыт боевого коня.
Я ударилась локтями о булыжную мостовую, и боль вывела меня из транса. Я дико замотала головой, озираясь по сторонам и слыша собственное хриплое дыхание. Вонвальт лежал на земле рядом со мной, потирая затылок, и на один страшный миг я подумала, что сабля прорубила ему череп. Но он посмотрел на руку, и, к нашему обоюдному облегчению, крови на ней не оказалось.
– Идем, – сказал он. Вонвальт выглядел так, словно происходящее было ему омерзительно, но он не был взволнован или напуган. Его хладнокровие остудило мой собственный страх, и я внезапно поняла, как прославленным военачальникам удавалось вдохновлять своих солдат на совершение невероятных подвигов. Одно лишь слово, произнесенное почти равнодушно, совершенно меня преобразило. Несмотря на