Наконец, обессилев, они упали на землю, и потихоньку восстановили дыхание, и самообладание, и вспомнили о разнице в положении. Жаркая кровь успокаивалась, напряженные руки и ноги расслаблялись, и они даже прочитали молитвы — каждый из них. Они молились духу вепря и просили у него прощения; они молились тем безымянным духам, что создали вепря, что гнули и лепили в своих железных руках его кривой позвоночник, и покрыли его жесткой щетиной, и сделали его копыта, и придали форму его ужасным клыкам.
Аттила велел обоим рабам разжечь костер и начал резать вепря, рассекая толстую шкуру, чтобы добраться до темно-розового мяса на мясистых ляжках. Они насадили мясо на прутья и поджарили их на костре. Несмотря на величину вепря, четверо умирающих с голода мальчиков сумели проделать в туше изрядные бреши прежде, чем упали на землю, не в состоянии больше проглотить ни кусочка, и уснули.
Проснулись они, когда начало темнеть. Мальчики согрелись, разжигая костер, поджаривая еще мясо, хотя ни один из них не мог больше есть, и по очереди пытаясь разрубить крепкую шею вепря. Тяжелая работа — делать это легкими мечами, и каждый из четверых вымотался до предела.
— Но мы же не можем оставить его здесь, — сказал Орест, — Нам никогда не поверят.
Странно, но он, как и Кадок, теперь считал себя вправе высказываться раньше, чем господин ему позволит. Но здесь четверка чувствовала себя куда свободнее, чем в лагере или при дворе.
Аттила кивнул.
— Мясо все равно пропадет. А вот голову нужно забрать.
Целый час они рубили и резали шкуру, мышцы, сухожилия и кости, но все-таки отделили голову от туши. Потом долго спорили о том, как доставить ее в лагерь, потому что голова сама по себе весила фунтов двести. Наконец решили смастерить что-то вроде салазок из толстых ореховых ветвей, перетащить на них голову вепря, привязать для надежности прутьями и волочь салазки в лагерь гуннов, меняя лошадок каждый час
— Мы станем героями! — возбужденно воскликнул Орест.
— Предметом зависти каждого мужчины, — добавил Кадок.
— И мечтой каждой женщины, — хихикнул Аттила.
Остальные трое смутились.
Аттила ухмыльнулся.
— Как, ни один из вас не делал этого? С женщиной?
Оба мальчика-раба густо покраснели. Аэций мотнул головой.
Аттила ухмыльнулся еще шире.
— Так-так. — Здорово чувствовать себя могущественным. Ему это нравилось. Помолчав немного, он спросил: — Ты скучаешь по дому?
Аэций поднял глаза и понял, что Аттила обращается к нему.
— Тоскуешь по Риму?
У Аэция вытянулось лицо.
— Я скучаю по Италии, — признался он. — Рим — это…
— Рим — это помойка, — отрезал Аттила.
— И ты оттуда сбежал.
— И я оттуда сбежал. Не обижайся, но… ваши солдаты никуда не годятся. Большинство.
Некоторое время оба мальчика настороженно смотрели друг на друга, потом Аттила засмеялся. Но не Аэций.
— А вы, — сказал Аттила, приподнявшись на локте и царственно махнув обоим рабам, — вы оба. В тот же миг, как вернемся в лагерь, будете свободными и можете уходить, нагрузившись золотом.
Они уставились на него. Орест промямлил:
— Но… но мне некуда идти.
Тогда Аттила спросил, на этот раз вполне серьезно:
— Ты хочешь остаться, грек? Остаться с ужасными гуннами, которые едят сырое мясо, у которых нет бань и которые не желают склоняться перед кротким умирающим и воскресающим богом христиан?
Орест уставился в землю.
— Если хочешь — оставайся, — сказал Аттила. — Но не рабом.
Аэций сидел, скрестив ноги, напротив Аттилы, как всегда настороженный и внимательный. Он думал, как по-королевски ведет себя этот мальчик, вынося решения, милостиво даруя свободу и золото направо и налево с царственной беспечностью и пышностью.
— А ты, — сказал Аттила, поворачиваясь к Кадоку, — ты тоже будешь свободен. Ты почти спас мне жизнь.
— Я спас тебе жизнь, — негодующе выпалил Кадок.
Аттила впился взглядом в темноглазого раба, и Аэций подумал, не впадет ли он от такой дерзости в ярость, как его вспыльчивый дядя. Но Аттила засмеялся, и все облегченно вздохнули. Никому не хотелось видеть, как он гневается.
— Очень хорошо, — сказал он. — Ты действительно спас мне жизнь. И мой дядя даст тебе в благодарность столько золота, что ты не сможешь выйти из лагеря!
Чтобы тащить свинцовую тяжесть головы вепря на самодельных салазках из ореховых сучьев, потребовались две лошадки.
Двое мальчиков ехали верхом, двое шли пешком, меняясь примерно через час. Трое пытались настоять, чтобы Аттила с разорванным сухожилием и раной в спине ехал верхом все время, но он наотрез отказался и честно шел пешком, как и остальные.
Это был тяжелый переход, и до лагеря гуннов они добрались только к следующей ночи, так что их встречали и приветствовали лишь несколько часовых.
Но на следующее утро, когда заспанные люди выбрались из своих кибиток, в центре лагеря, на повозке с высокими колесами, чтобы подчеркнуть величину, красовалась чудовищная голова вепря, такая огромная, какой ни один мужчина, ни одна женщина из этого народа никогда не видели.
Под повозкой лежали четверо измученных, грязных мальчишек, сбившихся в кучку под грудой грубошерстных попон.
Люди собирались вокруг, пораженно ахали, самые храбрые трогали голову и даже постукивали по торчавшим из окровавленной пасти клыкам. И переговаривались.
Мальчики проснулись от шума, выбрались из-под повозки и осмотрелись. Когда они поняли, что происходит, начали ухмыляться; их хлопали по спинам и плечам, а они соглашались, что да, это был потрясающий и невероятно опасный подвиг. Они убили Чудовищного Вепря из Северных Лесов и притащили его, во всяком случае, голову, домой, чтобы люди увидели ее собственными недоверчивыми глазами.
Двое крепких мужчин племени подняли Аттилу в воздух, посадили себе на плечи и пошли по кругу, а женщины пели и восхваляли его великий подвиг. И другие мужчины убивали вепрей, пели они, но Аттила убил Короля Вепрей. Яркое солнце светит из отважных глаз принца Аттилы. И нет в стране воина, равного принцу Аттиле.
Некоторые женщины выкрикивали непристойности, говорили, что будут счастливы родить от него сына, лишь бы он посетил их кибитку…
Аттила ухмылялся, и махал рукой, и упивался всем этим, совершенно забыв о раненой спине и больном бедре. Остальные трое старались казаться не очень обиженными: их вклад в смерть вепря остался полностью незамеченным, все похвалы достались принцу гуннов. И тут все прекратилось, пение замерло, и над толпой повисла зловещая тишина.