– Но…
– Как говорит сержант Харламов – без «но»! Фин, мы водки можем?
– А то! – браво сказал Фин. Он уже вполне оклемался и тоже слегка протрезвел.
– А хотим?
– Хотим! – Гза вытянулся во фрунт.
– Так сделаем?
– Сделаем!
– Вперед! Финли, самое время твой штоф откубаркнуть! О, стихи получились!
А пропустив Фина и Гзу к лавочке, Азик обернулся к ошеломленному, расстроенному Толе и почти неслышно сказал:
– Мы это можем. И все это могут.
Помолчал и добавил:
– Если точно знаешь, чего хотеть.
Юлиана Лебединская
Улыбайся, кто может
– Я не понимаю тебя! Ты… очень… странный…
На налобном экране моргал желтый смайлик с огромными глазами.
– Что же во мне странного? – молодой человек улыбнулся спутнице, старательно отгоняя зудящее: «А то сам не знаешь, «что»…».
– Ты… Зачем ты корчишься? И… Где твои эмоции?
На экранчике плясали, выпучив глаза, уже три желтые мордочки. Энтон снова улыбнулся.
– Хочешь, покажу?
Трава шелестит под ногами. Девушка в длинном сарафане бежит навстречу, босоногая, волосы разметались. Из-под легких ступней брызгают во все стороны зеленые попрыгунцы. Она смеется. Как-то странно, неправильно. Так не смеются люди. Люди вообще не смеются…
Странный сон преследовал его уже третий месяц. Нет, не преследовал. Пожалуй, этот сон был единственным, что держит его в реальности. Хотя… Энтон уже и сам не понимал – что сон, что реальность. Знал только одно – где-то есть девушка. И она смеется…
– Сюда никого не пускают! Но я нашел лазейку. Смотри! – они замерли в сердце старого заповедника, у самого обрыва.
Там, сзади, за забором шумит Город, впереди, за туманом – раскинулся Пограничный Мир с его Дорогой Жизни, а здесь – шелестит трава, перекатываются зеленые волны, журчит позабытый всеми ручей. Если не оборачиваться, застыть на месте, забыть, откуда ты пришел, то можно поверить, что весь мир лег к твоим ногам зеленым покрывалом.
– Тебе нравится? В Городе такого не увидишь!
– Вау! Вау! Вау! – на налобнике замелькали смайлики – с широкой улыбкой, с поднятым кверху большим пальцем, с облачком из сердечек над восторженной рожицей. – Вау! А почему не пускают?
Энтон пожал плечами.
Говорят, заповедник опасен. Говорят, этот зеленый островок вообще не должен был появиться. Во всяком случае, никто не вносил его в планы Города. А он сам взял и возник. Откуда, когда, зачем – никто объяснить не сумел. Пытались вырубить деревья – они возвращались вновь. В итоге решили оставить. Только забором обнесли. Поначалу даже стража имелась. А потом плюнули – жители Города и без нее обходят это чудо природы десятой дорогой. А хранители Дороги и подавно сторонятся.
Энтон наткнулся на заповедник случайно. Долго бродил вокруг высокого деревянного забора, прислушиваясь к тихому шелесту, к странному шепоту. А потом нашел лазейку – в крохотный подкоп, словно оставленный молодым хрюнделем, человек, конечно, не пролезет, но зато благодаря ему удалось расшатать заборную доску.
– Смотри, попробуй так, – он подошел к девушке, столь не похожей на ту, из сна, прижал к себе, запустил пальцы в короткие черные волосы, нащупал на затылке застежку. – Попробуй без него!
– А-а-а! Ты что?!! Маньяк! – рванувшись, она покатилась по зеленому склону, замелькали на экранчике злые рожицы. – Псих! Больной!
Усталость наваливается в момент. Хочется зажмурить глаза и не открывать их никогда больше. Эти… лица. У всех – одно и то же. Застывшая маска, не выражающая ничего. И танцующие рожицы в придачу.
– У тебя эмоций нет! – девица по-крабьи пятилась к забору. – Я думала – твой налобник в ремонте, а у тебя его нет. Вообще! Ты корчишься постоянно! Ты – не подходи! Прочь!
Смайлы на экране налились кровью. Нарисованные глаза пылают ненавистью.
– Аликса, – его голос звучал так спокойно, что девушка притихла, замерла, даже огненный смайл перестал полыхать, застыл, нахмурив брови. – Ты была другой. Когда-то…
– Ты – маньяк! – девица, моргнув смайлом, бросилась в заборную щель.
«Эмоции», как изволила выразиться Аликса, у него были. Почти новый налобник с широким экраном, до пяти рож помещается. Родители подарили на совершеннолетие. Год назад, в один из дней просветления. Эн подарку обрадовался, о чем сразу же сообщил закрепленный на лбу экранчик. Другое дело, что похвастаться новинкой было некому… Большую часть времени Энтон проводил дома. Смотрел в окно на сверстников, добрая половина которых в десять лет уже переженилась. А к одиннадцати некоторые даже детенышем обзавелись.
Впрочем, тогда он мало что понимал – был не в себе. С пяти лет. Проблески случались, и на два-три дня – самых счастливых для родственников – Эн становился таким же, как все. Гулял – обязательно с мамой или няней, играл – преимущественно сам с собой, дети его все-таки сторонились, мигал смайлами… то есть эмоции выражал. А потом вдруг застывал неподвижно, отрешался от всего, превращался в вялую, бессвязно бубнящую куклу на три, четыре, пять месяцев.
Но в этот раз все иначе. Он увидел сон (Трава шелестит под ногами. Девушка в длинном сарафане бежит навстречу…) и проснулся. По-настоящему. Родители боялись поверить. Когда на четвертый день Энтон не впал в тихое безумие, они смотрели на него настороженно, когда сын остался при ясном разуме спустя неделю, вызвали врача, когда Эн продержался полтора месяца, ему разрешили выходить из дома без сопровождения.
Родители радовались, доктор Клео говорил о чуде и отводил глаза – не забывал о последней странности Энтона. Парень наотрез отказывался использовать привычные для всех эмоции, вместо этого постоянно растягивал губы, поднимал брови, морщил лоб… Как будто… Он не смог закончить предложение. Не при Мароне – вернуть сына и узнать, что он при смерти? Попробуй, скажи это несчастной матери, которая от растерянности даже налобник забывает надеть, только платок теребит отчаянно. Клео и не сказал. Ответил, что затяжные корчи – последствие долгой болезни, которое со временем сойдет на нет. «Либо не сойдет…» – про себя добавил.
– Ты была другой. Когда-то…
Фраза, брошенная сгоряча. Сказанная только потому, что Эн тысячу раз представлял, как произнесет ее. Кому-то… А сказал не той.
– Ты была другой.
Не была.
Не Аликса. Иные – может быть, но не она. В Аликсе никогда не было ничего… э-э-э… такого, чтобы… как же трудно подбирать слова после шестилетнего молчания! В общем, Аликса никогда не умела смеяться, как незнакомка из сна. Откуда такая уверенность – Эн не знал. Просто… чувствовал, что ли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});