Читать интересную книгу В огне повенчанные. Рассказы - Иван Лазутин

— Все ясно, все как есть… Непонятно до сих пор одно: почему вы тогда в камере на пересыльном пункте, когда я был в карауле, на целый день затеяли какой-то сумасшедший танец?

Отто улыбнулся:

— Перед войной я хотел быть, чемпионом Германии по танцам на выносливость. За этот приз платили большие деньги… Помимо прочего, у меня была больная мать, и за душой никакой профессии.

— Приз?.. На выносливость? — удивился Сибирцев, не совсем понимая значения сказанного.

— Приз оспаривали пятьдесят сильнейших танцоров страны. Двадцать пять сошли к концу первых суток, потом нас осталось четверо… Когда истекали вторые сутки — мы танцевали вдвоем. Я победил бы, если б в шоколад мне не подмешали снотворного. — Отто с силой пожал руку Сибирцева. — Пока, мой друг. Через год вы увидите на фестивале, как танцуют мои ученики. За этот год я сделаю из них легкокрылых голубей. Кланяйтесь жене и сыну. Итак, до встречи па фестивале!

Они расстались. Каждый унес в сердце своем необыкновенно чистое и большое чувство, от которого хотелось крикнуть: «Люди!.. Мы по рождению — братья!.. Люди, что нам мешает жить в мире и согласии?!»

АЛЕШКА СО СМОЛЕНЩИНЫ

Заместитель начальника Н-ского военного училища подполковник Фомичев, разминая затекшие плечи, зевнул, сладко потянулся в кресле и устало оглядел свой просторный кабинет. Прием курсантов нового набора окончен, проект приказа отдан на машинку. Мыслями он летел на Черноморское побережье. Осталось каких-то две недели… А там… Сочи, Рица, Голубое озеро… Уж в этом-то году он отдохнет.

Достав из кармана курортную путевку, он в третий раз за день, беззвучно шевеля губами, перечитал ее от начала до конца. Прислушиваясь к ее хрусту, додумал: «Ишь, бестия, шебаршит, как сторублевка, из той же бумажки».

На столе надсадно затрещал телефон. Фомичев вздрогнул и поспешно спрятал путевку в карман кителя. Подойдя к столу, оп снял трубку. После некоторой паузы тихо назвал свою фамилию. Звонили из управления училищ. Почему-то еще раз предупредили, чтобы при зачислении на первый курс подходили строже, по-партийному.

«Странно… Волга впадает в Каспийское море… Как будто этим мы не занимались еще до приемных экзаменов. Все, кто был к ним допущен, прошли не только через решето комиссии, кое-кого просеяли даже через мелкое сито. И потом: что это еще за намек — «лучше по-настоящему разобраться до подписания приказа о зачислении, чем отчислять курсантов в процессе учебного года…»?

Фомичев никак не мог понять, почему именно сейчас позвонили из управления, когда проект приказа о зачислении уже готов, сдан на машинку и сегодня вечером его должен подписать генерал.

«Д-да-а… Ну что ж, им с горы видней. А нам что? Береженого бог бережет».

Фомичев нажал кнопку звонка.

Вошла секретарша, миловидная девушка с золотистыми кудряшками на висках.

— Приказ готов?

— Вы же всего полчаса назад передали мне его… Я только начала… — смущенно пролепетала девушка, краснея. Она проходила месячный испытательный срок, и это был первый случай, когда она не могла сказать начальнику: «Да, сделала».

Фомичев даже не взглянул на вошедшую.

— Принесите приказ. Необходимо сделать кое-какие исправления.

Девушка вышла и через минуту вернулась с папкой, в которой были списки зачисленных на первый курс. Последняя фамилия в списке, который машинистка печатала по алфавиту, была Ярцев. Фомичев красным карандашом поставил крест на листе и, скомкав его, бросил в корзину.

— Начнете снова, — сказал он и, заглянув в какую-то записку, лежавшую в папке, вычеркнул из списка три фамилии: Боборыкин, Никольский, Плавин. Но вдруг ему показалось, что буквы фамилий заметно проступают сквозь красные карандашные полосы. Он обмакнул кисточку в черную тушь и зачеркнул фамилии.

— Вот так. — Фомичев строго посмотрел на секретаршу и подал ей списки. — Без этих трех фамилий.

Уже месяц — как Алексей Плавин живет в городе. Все ему здесь нравится: и высокие каменные дома, в которых по вечерам мягко вспыхивают разноцветные абажуры, и ровненько подстриженные акации, и бойкая сутолока в магазинах, и суета рынков, куда он изредка заглядывал, чтоб встретить кого-нибудь из односельчан… Нравился и тот особенный несмолкаемый ритм жизни, который по сравнению с ленивой деревенской тишиной ему казался лихорадочным. А вечерами, когда на высоких чугунных столбах вспыхивали огни и в городском саду играл оркестр, он подолгу бродил по неумолкающим улицам. И мечтал… Мысленно он уносился в сказочно красивый мир звуков, огней и еще чего-то такого, что не имело пока названия, но уже нашептывало ему, что в мире есть прекрасная беспокойная любовь.

Густые, выгоревшие на солнце волосы, ровный, цвета поспевающей гречихи загар худощавого лица, застывшее удивление больших и всегда в чем-то виноватых синих глаз нет-нет да и задерживали на себе взгляды девушек. И эти взгляды Алексея смущали: он относил их за счет своей негородской наружности. Он даже не предполагал, что его фигуре, стройной и сильной, мог позавидовать всякий мужчина. Рослый, крутоплечий, статный…

Алексей шел по центральной улице города и представлял, как через две недели он расстанется со своими потрескавшимися сандалиями, с деревенской сатиновой рубахой и наденет военную летную форму с голубыми кантами. Вот тогда-то он!.. «А что тогда?» — спрашивал он себя, издесь же воображению его рисовалась картина появления в деревне. Ох и разговоров же будет!.. «Алешку Плавина приняли учиться на летчика», — засудачат бабы. «Алешка будет офицером», — станут перешептываться девушки. «Алешка… Алешка… Алешка…» А как загордится дед Евлампий!.. Как он будет рад!.. Хоть тюрьмой грози, а тайком, ночью, нагонит в бане самогонки и вечерком в субботу кликнет своего верного дружка Кирюху «спрыснуть» приемыша. Вся радость у одинокого Евлампия — Алешка.

Подходя к училищу, Алексей вспомнил миловидное лицо девушки-секретарши. Вчера она уверяла его, что он наверняка будет зачислен. «Можете не волноваться, проходят с двадцатью тремя баллами, а у вас двадцать четыре», — звучал в его ушах тихий, с мягкими грудными перекатами голос.

В коридорах училища стоял приятный холодок. На доске приказов были вывешены свежие списки. Тут же, впившись глазами в разграфленные листы, толпились молодые парни. Алексей подошел к доске приказов и затаил дыхание. Пробежав глазами списки зачисленных, он почувствовал, как сердце его глухо опустилось и на какую-то секунду замерло. Своей фамилии в списках он не нашел. Снова и снова пробегал он глазами приказ, но каждый раз среди фамилий па букву «П» не видел своей…

Девушка-секретарша встретила Алексея молча. В первую минуту она даже растерялась и не знала, что ему ответить. Потом виновато опустила глаза.

— Вы, товарищ Плавин, не зачислены.

— Почему? — Большие руки Алексея свинцово повисли вдоль туловища. — Ведь у меня двадцать четыре балла. Вы же сами вчера сказали…

Девушка молча пожала плечами и принялась перекладывать папки.

— Может быть, вышло какое недоразумение? Может, машинистка пропустила мою фамилию?

— Приказ печатала я.

— Но почему же тогда?..

— Не знаю, обратитесь к подполковнику. — Девушка кивнула на дверь кабинета Фомичева. — Приказ готовил он.

Пока секретарь докладывала Фомичеву об Алексее, тот старался припомнить, все ли в порядке у него с документами, чтобы, на всякий случай, быть готовым ко всему.

Дверь открылась, и его позвали.

В кабинете подполковника волнение Алексея усилилось. Взгляд Фомичева вцепился в Алексея и точно говорил: «Ах, вон ты какой!..» Лицо Фомичева было румяное, яркие губы глянцевато блестели. Блестели и стекла пенсне в золотой оправе. По виду ему было не более сорока лет.

— Садитесь, товарищ Плавин, — предложил Фомичев.

Алексей нерешительно присел на кончик стула, перекатывая в потных ладонях кепку.

— Слушаю вас. — Голос Фомичева прозвучал приветливо, ласкающе.

— Я пришел узнать… почему меня нет в списках зачисленных? — дрогнувшим голосом спросил Алексей.

— Ваш допуск к экзаменам, товарищ Плавин, был ошибочным. Как это ни горько, но… — Фомичев широко развел руками. — Наше упущение…

— Почему? — Алексей привстал. В его синих глазах заметалась тревога.

Фомичев жестом пригласил его сесть. Алексей не садился.

Раскрыв папку с документами, подполковник остановился на биографии, в которой одна строка была подчеркнута красным карандашом. Чтобы Алексей не заметил красной черты, он прикрыл ее пресс-папье.

Фомичев о чем-то грустно задумался, протяжно и громко вздохнул, потом начал издалека, с того, что ему уже было известно из автобиографии, которая была подшита в папке с документами Алексея: