Читать интересную книгу Карпатская рапсодия - Бела Иллеш

После создания партий Пари послал генералу Мардареску новую ноту. Ответ пришел снова от министра иностранных дел Румынии чехословацкому правительству. Румыны, которые, несмотря на питтсбургское решение, были заинтересованы в том, чтобы любой ценой удержать за собой марамарошские соляные копи, упорно «боролись» за права народов Подкарпатского края. В своей второй ноте они ссылались на невыполнение Чехословакией питтсбургского соглашения, которое гарантировало для Подкарпатского края автономию внутри Чехословацкой республики.

Прочитав копию ответной ноты, генерал Пари снова вспомнил, что родился в том же городе, даже на той же улице, где увидел свет покоритель мира Наполеон. Теперь он уже знал, каким образом нужно сделать из Подкарпатского края самостоятельное государство. Первый шаг к этому — автономия, за которую русинский народ должен будет благодарить его. Потом…

В этот день генерал долго стоял в излюбленной позе Наполеона перед несколько потускневшим зеркалом в лучшем номере гостиницы «Корона».

О своих планах он, конечно, умалчивал, но то обстоятельство, что генерал не возмущался, получив румынскую ответную ноту, что он не грозил румынскому правительству тюрьмой и виселицей, было для Седлячека вполне достаточным. Когда, беседуя с ним, Пари осторожно стал расспрашивать, кем назначается губернатор автономной провинции, Седлячек сообразил уже все.

— Не знаю, будет ли стоять во главе автономного Подкарпатского края губернатор или президент. Но если Подкарпатский край получит автономию, то его главу, — как бы он ни назывался, — никто не будет назначать, его будет выбирать народ.

Из ответа Седлячека генерал понял, что должен сделаться популярным. Он вспомнил прочитанный в детстве рассказ о том, как Наполеон покорил однажды сердца населения одного из завоеванных городов тем, что, встретив на улице плачущего ребенка, утешил его куском шоколада. Пари тут же приказал своему адъютанту закупить три центнера шоколада.

Он дал приказ Ходле собрать в воскресенье, к двенадцати часам дня, на главную площадь всех детей Ужгорода. Окруженным цепью солдат детям генерал собственноручно раздал три центнера шоколада, доставленные на военном грузовике.

Но это было лишь первым этапом кампании, предпринятой Пари для завоевания сердец народа. Второй этап был еще более величественным.

На той самой площади Масарика, где он совершил раздачу шоколада, генерал велел воздвигнуть высокую дощатую трибуну. Трибуна эта была разукрашена французскими и чешскими флагами. Генерал приказал Ходле собрать двадцать пять человек, которые должны были обратиться к нему со своими просьбами, но лишь с такими, удовлетворение которых не стоило бы денег.

— Этих просителей я буду выслушивать на трибуне лично и собственноручно накладывать на каждое прошение резолюцию: «удовлетворить», — сказал Пари.

В восторге от такого плана, благоухающий начальник полиции, у которого было очень острое деловое чутье, не только выполнил приказ Пари, но перевыполнил его — вместо двадцати пяти просителей перед лицом доброго генерала предстали двадцать шесть. Из них двадцать пять были сыщиками или полевыми жандармами, переодетыми в штатское платье, а двадцать шестая была старая русинка, одежда которой распространяла сильный запах кухни.

Одетый в парадную, шитую золотом форму, генерал на одну минуту зажал нос от кухонного запаха, но тут же улыбнулся.

«Замечательный человек этот Ходла!» — подумал он.

Чтобы продемонстрировать знаменитую французскую вежливость, Пари отвесил глубокий поклон высокой, но немного горбившейся старухе, которую величал «мадам». Затянутой в белую перчатку правой рукой он взял из коричневой руки старухи ее немного помятое прошение и, для того чтобы пахнущая кухней женщина как можно скорее сошла с трибуны, даже не стал его внимательно читать, а быстро наложил резолюцию: «Исполнить немедленно» — и сделал знак адъютанту поставить рядом с его подписью печать.

Возвращая старухе прошение и прощаясь с «мадам», распространяющей запах кухни, генерал приложил руку к козырьку.

Спустя четверть часа моя няня Маруся передала приказ генерала Пари начальнику военной тюрьмы.

Таинственный незнакомец, надоумивший няню Марусю обратиться с просьбой к генералу Пари и помогавший ей во всем, облегчил, очевидно, дело и в военной тюрьме. Миколу выпустили без всяких возражений и необычайно быстро. Таинственный незнакомец, подготовивший все это дело по поручению Ходлы, сговорился с няней Марусей о том, что Микола прямо из тюрьмы отправится на вокзал и уедет — через Чоп, Кашшу, Братиславу — в Вену. В Чопе, по поручению Ходлы, Миколу ждали четыре сыщика. Побегом Миколы Ходла хотел доказать, что большевики в Подкарпатском крае опять оживили свою работу, а арестом Миколы — что Ходла охраняет республику сильной рукой.

В Чопе четыре сыщика долго поджидали Миколу, но напрасно. Пятый сыщик, задача которого заключалась в том, чтобы сопровождать (конечно, незаметно) знаменитого большевика от тюрьмы до Чопа, также не появился в полицейском управлении, как и Микола в Чопе. Этого сыщика — сына верецкинского русина — Ходла увидел только мертвым через десять месяцев, после восстания в Лавочне. И только тогда он узнал, что этот сыщик не по поручению полиции следил за большевиками, а по поручению большевиков — за полицией.

Выйдя из тюрьмы на улицу, няня Маруся и Микола повернули не направо — по направлению к вокзалу, а налево, и через узкий переулок вышли на берег реки Унг.

Там стояла крестьянская телега.

Сидевший на козлах крестьянин был одет в широкую шубу. Лица его почти не было видно под опущенной на глаза черной бараньей шапкой. Он спокойно курил трубку.

После того как няня Маруся взглянула кучеру в лицо и тот что-то пробормотал, она и Микола быстро влезли на телегу.

— Живо, Кестикало! Живо! — шепнула няня Маруся.

Генералу Пари было очень неприятно, что замечательное проявление милости на площади Масарика имело такое скандальное последствие. Он велел вести самое строгое расследование и примерно наказать виновных. Вести следствие он поручил, конечно, Ходле, развившему невероятную активность с целью выяснить, кто привел в числе прочих просителей «старую ведьму». Расследование осталось безрезультатным. Но о том, как много политическая полиция сделала для выявления виновных, Ходла говорил генералу так длинно и скучно, что Пари в конце концов приказал оставить его в покое «со всей этой глупостью». Ходла повиновался.

Борьба за популярность была, таким образом, на время прервана. Но через несколько дней она возобновилась. Когда генерал узнал, какой успех имел Седлячек в прессе, он немного пожалел, что не вовлек агента по продаже пива в свою кампанию по созданию партий. Теперь он стал опять советоваться с ним по всем вопросам. Только о деле Петрушевича генерал хранил полное молчание. Об этом деле заговорил Седлячек.

— Произошла ошибка, — сказал Седлячек. — Ошибка, исправить которую уже нельзя. А раз ее нельзя исправить, то ясно, что нужно делать: отрицать, что ошибка является ошибкой. Петрушевич бежал? Глупо сделал! Если бы он не убежал, мы сами отпустили бы его. Ведь в Подкарпатском крае никого не преследуют за политические убеждения.

— Никого! — с энтузиазмом согласился генерал.

Два дня спустя Пари и Седлячек обратились к председателю чехословацкого совета министров Тусару с общим меморандумом, в котором разъясняли, что теперь, много месяцев спустя после падения Венгерской Советской республики, когда в Венгрии свирепствует белый террор, актуальной опасностью для Подкарпатского края является не рабочее движение, а оживление движения венгерских шовинистов. Рабочее движение, если оно останется в легальных рамках, является лучшим оружием против венгерских шовинистов. Оба диктатора предлагали легализовать профессиональные союзы и объявить обширную амнистию.

В то время предложение французского генерала являлось для главы чехословацкого правительства приказом. Но благодаря тому факту, что Пари подписал этот меморандум не один, а вместе с чехословацким социал-демократом, острота приказа намного снизилась.

Тусар выполнил желание Пари только наполовину. Он разрешил работать профессиональным союзам и применил амнистию только к тем участникам пролетарской революции, которых до сих пор не удалось арестовать. А находившиеся в тюрьмах и концентрационных лагерях там и оставались.

Оба — Пари и Седлячек — были довольны таким решением.

«Теперь, — думал Седлячек, когда профессиональные союзы начали вновь работать, — пришла моя очередь».

«Скоро, — думал Пари в то же время, — скоро я смогу наконец избавиться от этого вола-пивохлёба!»

Седлячек рассчитывал, что вокруг профессиональных союзов вскоре разовьется движение, достаточно сильное, чтобы оказать сопротивление жестокому военному режиму. Пари же, в свою очередь, держался того мнения, что если рабочее движение не преследуют, то Седлячек вообще здесь уже больше не нужен. По его мнению, Седлячек до сих пор был хорош для того лишь, чтобы, когда в Праге левые социалисты критиковали условия жизни в Подкарпатском крае, Тусар мог ответить, что эмиссар, получивший обширные полномочия, — старый, заслуженный республиканский политик.