Если б, подобно тебе, я сначала приучил жену читать стихи мои ко всем красавицам без разбору, то и дело было бы в шляпе, а внезапность опасна. Правда, жена моя не верит моим восторгам к другим, ну, а как неравно поверит? Ведь такую гонку задаст, что своих не узнаешь, и поделом. Что я за Мазепа другой, чтобы соблазнять другую Марию? Шутки в сторону, а я под старость чуть было не вспомнил молодые лета мои; этому причина бродящий еще хмель юности и поэзии внутри головы и черная краска на ней снаружи; я вообразил, что мне еще по крайней мере тридцать лет от роду».
Случай с журналами, как видно из письма, несколько отрезвил его, вызвав вполне благоразумные размышления. Чем, кроме ужасных страданий и бедствий, мог кончиться для него и для нее завязавшийся роман? Он вдвое старше Евгении, у него семья, шестеро детей…
Думать о взаимности, о настоящем ответном чувстве ему просто смешно! Необходимо положить конец увлечению, пока не поздно! Пусть останется светлым пятном в его жизни встреча с нею, и только! Надо написать прощальное письмо, отослать посвященные ей стихи и отказаться от поездки в Пензу.
Но милый образ был таким обаятельным и манящим, что вскоре чувство невольно начало сопротивляться доводам рассудка и толкать на иное решение вопроса. «В конце концов почему же надо отказаться от поездки? — думал он. — Что за малодушие! Нет, я должен сдержать обещание, поехать, повидаться с Евгенией и честно объясниться…»
Искать смысла в таком заключении нечего, ибо ясно, что в нем было скрыто одно лишь желание во что бы то ни стало еще раз увидеть ее — он не мог уже отказаться от этого.
И он поехал.
Евгения в летнем открытом платье и соломенной шляпке сидела на скамье в далеком конце бекетовского парка. В бархатных глазах ее каждый безошибочно отгадал бы следы скрытой тревоги. Книга, взятая с собой, лежала на коленях. Евгения пробовала отвлечь себя от беспокойных мыслей чтением — и не могла.
Три дня назад произошла в Пензе встреча с Денисом Васильевичем. Он подарил ей свои чудесные стихи, потом они вместе ходили на ярмарку и покупали безделушки, он был, по обыкновению, мил и любезен. Но вечером, когда прощались наедине, он, целуя ей руки, страстно прошептал:
— Если бы вы знали, как я люблю вас и как вы меня мучаете, милая Эжени!
Она невольно вздрогнула от этого шепота и сразу изменилась в лице. Для нее не было новостью его признание; он еще зимой говорил о своем чувстве к ней, и оно сквозило в каждой строчке посвященных ей стихов, однако все это воспринималось как-то не очень серьезно, казалось проявлением ничем не обязывающего флирта и чисто поэтической взволнованности. Разница в летах, а главное, семейное его положение, словно каменной стеной, ограждали от каких бы то ни было практических видов на него, хотя он и нравился ей все более.
Теперь же в страстном шепоте она ощущала подлинную силу его любви и сердечной муки. И, потупив глаза, несколько секунд стояла молча, не зная, что сказать. Нужно было время, чтоб разобраться в самой себе. И нужно уехать из Пензы, где все на виду.
Она робко протянула ему руку и произнесла:
— Я собираюсь завтра на несколько дней в Бекетовку… Вероятно, уловив ход ее мыслей, он почтительно осведомился:
— А вы разрешите мне навестить вас там?
Она кивнула головой… Глаза его радостно просияли.
И вот она здесь. Вопросы, встающие перед ней, сложны и тяжелы, потому что расставаться с ним навсегда она никак не хочет. А в таком случае что же? Неужели она любит? Или просто не понимает, какими опасностями чревато продолжение их свиданий? Кажется, что любит… Ее волнуют немые взгляды его горячих глаз, его признания, его стихи…
Евгения машинально раскрывает книгу. Там хранится дорогой листок с написанным для нее романсом:
Не пробуждай, не пробуждайМоих безумств и исступлений,И мимолетных сновиденийНе возвращай, не возвращай!Не повторяй мне имя той,Которой память — мука жизни,Как на чужбине песнь отчизныИзгнаннику земли родной.Не воскрешай, не воскрешайМеня забывшие напасти,Дай отдохнуть тревогам страстиИ ран живых не раздражай.Иль нет! Сорви покров долой!..Мне легче горя своеволье,Чем ложное холоднокровье,Чем мой обманчивый покой.
Евгения перечитывает эти трогательные строчки, в которых, казалось, слышны были рыдания души опаленного страстью поэта. На глазах у нее навертываются невольные слезинки. Милый Денис Васильевич… Как он страдает! И теперь она должна оттолкнуть его, сказать, чтоб он поскорей забыл ее? Нет, этого она не сделает! Он честен, рыцарски благороден, на него можно положиться, пусть сам решает, как нужно поступить.
И все же полного успокоения подобные самовнушения не давали, она ждала приезда Дениса Васильевича в Бекетовку не с прежней беззаботностью, а с затаенным смятением, ибо знала, что приближается час неминуемого объяснения и что-то должно серьезно измениться в ее жизни.
И час объяснения настал.
Спускалась на землю короткая летняя ночь. Чистое, подрумяненное закатом небо украшалось первыми звездами.
В парке цвели липы, и сильный медвяный запах слегка кружил голову. Денис Васильевич и Евгения сидели на той самой скамье, где недавно она одна предавалась размышлениям.
— Вы угадываете, конечно, о чем я хочу говорить с вами? — начал он и вопросительно посмотрел на нее.
— Да… Мне так кажется, по крайней мере, — смущенно промолвила она, опуская глаза.
Он немного помолчал, затем вздохнул и взволнованным голосом сказал:
— Если б я был свободен… я, не колеблясь ни минуты, упал бы к ногам вашим и, как величайшего счастья, просил бы руки вашей… Но вам известно, что я не могу этого сделать, следовательно… нам должно расстаться…
— Ах, нет! — воскликнула она вдруг, и на длинных ресницах ее глаз блеснули слезы.
Тронутый этим душевным порывом, он благодарно поцеловал ее руку и продолжил:
— Я верю, что вы не хотите разрыва, милая Эжени, и знаю, что вы жалеете меня… Однако наши отношения могут быть истолкованы в превратном смысле, и безупречность вашей репутации подвергнется незаслуженным сомнениям… А потом, — он почти до шепота понизил голос, — подумайте немного и о том, каково мне. Я имею в виду не мнение света и семейные неприятности, я говорю о своем чувстве… Жить призрачным счастьем и сгорать в огне безнадежной любви! Согласитесь, подобное мучительное состояние тяжелей любой пытки…
— Почему же вы… говорите… о безнадежной любви? — чуть слышно сказала она.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});