полученные от зрителей: то банку свиной тушёнки, то кулёк яичного порошка. Олечка умудрилась как-то принести несколько картофелин. Мне за участие в хоре доставались букетики северных цветов. Макарий хохотал:
– Травка полезна. Её и ешь!
Дружили. Увлекались. Не чужды были шутке. Если у кого-то подгорала каша или водой заливало ноты, все, бросив свои занятия, становились в очередь, и каждый из тридцати человек должен был с наигранным участием задать пострадавшему один и тот же вопрос: «Простите, у вас, кажется, что-то случилось?» И не дай бог, если виновнику изменяла выдержка или недоставало чувства юмора.
Олечка пользовалась успехом у мужчин. Замечая, как при её появлении вспыхивает Дмитрий Фемистоклевич, не ведая предначертаний будущего, я тоном старшей говорила:
– Ты только посмотри, Олечка, какой прекрасный, какой красивый человек к тебе неравнодушен. А ты?
Олечка поверила мне.
«Что у вас общего с этой королевой-влево?» – спрашивали меня. А я видела в Оле иную суть. Усвоив с юности урок Лили – игнорировать молву, я также шла «от обратного» и взяла Олю под свою полную и безоговорочную защиту. Медленно, но я всё-таки становилась самой собой.
По наряду в ТЭК из урдомского лазарета прибыл Симон – медбрат, игравший на скрипке. Об Урдоме он говорил немного и твёрдо стоял на своём: «Вы должны порвать с Филиппом!»
Филипп писал часто. О том, что я жду ребёнка, кроме него, не знала ни одна душа. Разобраться в сложившейся ситуации я должна была сама. Голова шла кругом.
* * *
На ЦОЛПе я открывала мир необычайно ярких людей и судеб. Театр кукол, как и ТЭК, обслуживал все колонны Севжелдорлага. То обстоятельство, что оба театра одновременно находились на ЦОЛПе и готовили новые программы, было чистой случайностью. Но именно ей я обязана знакомством с теми, чья дружба стала одной из главных ценностей жизни. Александр Осипович был чрезвычайно увлечён работой Тамары Цулукидзе над сказкой Андерсена «Соловей». И, как мне казалось, Тамарой Григорьевной тоже.
– Вы ещё не видели театр кукол? Непременно зайдите. Сегодня генеральная, – сказал мне Александр Осипович.
На сцене стояла ширма, расписанная китайцем Шанем. В чёрном бархатном платье, в лодочках на высоких каблуках вышла и встала перед ширмой заслуженная артистка Грузии Тамара Цулукидзе. Слегка растянутая речь, скупой изящный жест. Она была неотразима.
Берия был лично причастен к расстрелу её мужа, знаменитого грузинского режиссёра Александра Васильевича (Сандро) Ахметели. Тамара Григорьевна была приговорена к десяти годам «строгой изоляции». Она рассказывала, как беззастенчиво резвились, сталкивая друг друга со стульев, животно-здоровые семеро следователей, перед тем как зачитать ей это обвинение. «Вы были чем-то, – внушал ей один из них, – а теперь вы ничто». И, стремясь показать свою образованность, спросил: «А вы чего-того играли в „На дне“?»
Да, она была «чем-то»: любимой и любящей женой Ахметели, нежной матерью их сына Сандика, обожаемой на родине актрисой. Год Тамара просидела в одиночке ярославской тюрьмы. Затем этапы, лагеря и СЖДЛ.
Посмотрев на ЦОЛПе спектакль, более всего я удивилась самому факту существования такого театра кукол. Через много лет Тамара вспоминала, как на туберкулёзной колонне «Протока», где она работала медсестрой, хирург Трофименко, подхватив пришедшую ей в голову идею создания театра кукол, соорудил из куска дерева головку мальчугана. Обрывки шерстяных ниток стали волосами, пуговицы – глазами. Новорожденного нарекли Стёпкой. Посадили его в КВЧ на шкаф.
– Детей не видели много лет, а тут вдруг среди тусклого, серого – эта озорная, лукавая Стёпкина мордочка! И глаз от него никак не отвести!
Тамара Григорьевна написала текст. Композитор В. А. Дасманов сочинил музыку. Сделали выгородку. О программе узнали в управлении лагеря, вызвали на просмотр. К этому событию мать Тамары из Тбилиси поспешила сшить дочери бархатное платье и прислать туфли. Начальнику лагеря С. И. Шемине куклы и театр понравились. Он приказал набрать нужных людей и создать для детей «представление»: «Наши дети, – (то есть дети вольнонаёмных), – растут хулиганами, нет никаких развлечений. Будете обслуживать их и попутно – лагерных детей». Так кукольный театр перебазировался в Княжпогост.
Друг Александра Осиповича, детская писательница Нина Владимировна Гернет незамедлительно откликнулась на его просьбу помочь с репертуаром и прислала в лагерь не только свои пьесы и пособие «Как делать куклы», но и посылку с бисером, лоскутками бархата и шёлка, клеем и блёстками.
Дети вольнонаёмных с нетерпением ждали приезда театра кукол. Но надо иметь хорошо развитое воображение, чтобы представить, чем стал этот театр для детей заключённых. Ведь лагерные дети не знали, что такое воля, никогда не видели ни коровы, ни курицы, ни ромашек в поле. Знали только одних собак, охранявших зону извне. Поэтому, когда в спектакле «Кошкин дом» на сцене появилась собака, дети так дружно зарыдали, что успокоить их оказалось невозможно. Действие пришлось остановить. А после спектакля «Соловей» к Тамаре подошёл мальчик лет пяти, робко дотронулся пальчиком до её платья, и, когда она наклонилась спросить: «Ты что, малыш?» – он, подняв глаза, затаённо и тихо произнёс: «Тётя, я тебя люблю». От её рассказа что-то хватало за горло. Ребёнку было не важно, как зовут тётю и кто она такая. Он просто почувствовал, что неказистая певчая птичка в нём что-то растревожила, пробудила душу.
* * *
В углу нашего барачного отсека топилась печь. На ней готовили. Возле неё грелись. Отрешённо глядя на огонь, на кучке дров там подолгу сидела «коминтерновка» – чешская коммунистка Елена Густавовна Фришер, в чью обязанность входило шить кукольные туловища.
– Меня зовут Хелла! – поправляла она того, кто величал её по имени и отчеству.
Хелла сильно смягчала твёрдые согласные и наоборот – твёрдо произносила мягкие. Всю жизнь она и потом вместо «вокзал» говорила «вокзаль», а «кисель» у неё превращался в «кисел». Внешность её поражала. Вьющиеся чёрные волосы смотрелись беспорядочной, плохо расчёсанной копной. Черты лица, как и весь облик, принадлежали иной культуре и другим – казалось, историческим – временам. Она будто сошла с рельефа средневековых монет. В её удивительных чёрных глазах полыхала неуёмность.
– У-у, да она раз пять или шесть пыталась с собой покончить, – говорили женщины. – Когда нас сюда везли пароходом, бросилась за борт в реку. Еле-еле спасли её.
Иногда она рассказывала сказки, похожие на быль, а порой – действительные истории, казавшиеся вымыслом. Её собственная история канонична: Коминтерн. В 1937 году супругов Фришер арестовали. Мужу – расстрел. Хелле – десятилетний срок лагерей. Наверное, любопытство друг к другу сблизило нас с Хеллой в дальнейшем, несмотря на разницу в возрасте и несходство характеров.
Внешне театральный отсек женского барака жил относительно спокойной, дружной жизнью. Никто себя не навязывал другим. Но среди населявших отсек женщин беспрерывно