Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне надо узнать новости, — сказал он, влезая обратно. — Помнишь мисс Грин с лягушачьим лицом, которая пыталась заинтересовать генерала Лея Гитлером? О нем теперь много пишут. Она опередила время. Сейчас Гитлер — канцлер Германии. Давай, посмотрим, что французы говорят по этому поводу.
— Я читала в „Таймс“, — Флора не отрывала взгляд от окна.
— Так значит, ты все знаешь. — Хьюберт сложил газету, вытянул ноги и скользил глазами по заголовкам. — Может, ты не знаешь, — он рискнул взглянуть на профиль Флоры, — о планах Гитлера. Серьезный парень.
— Серьезный? — она слушала вполуха.
„Надо болтать без остановки“, — подумал Хьюберт.
— Если бы кто-то пропахал „Майн Кампф“, сразу бы это понял. Он планирует создать совершенную Германию, ни больше ни меньше. Он уничтожит такое уродство, как евреи, цыгане, иеговисты, полоумные, калеки, коммунисты. Германия станет нацией высоких, светловолосых, послушных нордических гигантов.
— Ужасной будет судьба темноволосых немцев, — Флора все еще глядела в окно.
— Разумеется. Так же как и французов, англичан, голландцев, бельгийцев. Даже генерал Лей, который, кстати, стал ярым сторонником нацистов, это заметил. Он перечислил множество темноволосых немцев и вспомнил про Феликса, представителя высших голландских кругов, он ведь брюнет. (Разве она не очень любила Феликса?) Господская раса, думает генерал, это несбыточная мечта, но поскольку фюрер антикоммунист, то он за него.
— О, — без всякого интереса в голосе протянула Флора. — Разве?
— Да, генерал до ужаса боится большевиков, коммунистической гнили в рабочем классе, очевидно, во время всеобщей забастовки в 1926 году он думал, что будет революция. Он тогда вооружился револьвером, отправляясь на север в Коппермолт.
— Я помню, — и Флора вспомнила мужчину из оружейной лавки в Сен-Мало и вздрогнула.
Откуда она знала? Ее профиль ни о чем ему не говорил.
— Антибольшевизм генерала так перевернул нутро дворецкого, что он оставил свое место и вступил в партию. Миссис Лей продолжает говорить, что Гейдж „такой хороший дворецкий“. Космо твердит: „В некоторых обстоятельствах это не мешает“, только иногда бьет по голове.
Флора засмеялась.
Хьюберт взглянул на нее с облегчением.
— Мы позавтракаем в том кафе, — сказал он. — Эта улица называется Каннабьер. Все марсельцы гуляют по ней. — Он велел таксисту остановиться.
Флора, сидя за столиком на тротуаре, пила обжигающий кофе, а Хьюберт с жадностью глотал яичницу-глазунью и рогалики, наблюдая, как постепенно с лица Флоры уходит бледность.
Набивая рот, он продолжал бессвязную болтовню, рассказывая ей, как они с Космо проводили время в Оксфорде, о путешествиях с Космо и друзьями по разным странам.
— Мы посылали тебе открытки. — Он говорил про лондонский театр, кино, концерты. Про комнату, которую делил с друзьями, пока не нашел отдельную и удобную, поскольку там он был независим. О том, что Космо избрал юриспруденцию, адвокатуру, что теперь он редко видит Мэбс и Таши, их нынешняя жизнь совсем не такая, как у него, что по работе ему пришлось встречаться с Нигелом и Генри. Может, она помнит, как Мэбс закатила сцену, разрывая помолвку? Сейчас она самая преданная жена. С тех пор как она заставила Нигела поменять портного, его ноги заметно удлинились. Все дело было в покрое брюк. Хьюберт признался, что очень благодарен судьбе, которая ему показала, что за будущее ждет его, если он останется работать в коммерческом банке. Может быть, это годится для Нигела или Генри, но только не для него. Он заметил, что Флора едва слушает его, она уже не так напряжена, но очень устала. Он не рассказал ей, что какой-то болван пытался завербовать его на секретную службу, чем сильно досадил ему. Он ушел с работы через четыре дня после того, как проводил ее в Тилбури, сел на поезд и поехал до Дувра.
— Я остановился на ночь в Париже, сыграл несколько робберов в бридж, заработал нам немного франков. (Вырвалось слово „нам“.) Ты, должно быть, помнишь, — продолжал он, — Алексиса Тарасова, ну, женатого на той армянской портнихе из России, злого демона триктрака? Летом он бросает свое такси и играет на турнирах бриджа в Ле-Туке и Биарице. Я играю из-за денег, когда не хватает, но не отношусь к этому так серьезно, как Алексис. Нет ничего скучнее, чем зависеть от бриджа, такими становятся моя мать, мой отчим и Джойс, ты ее видела с нами в тот день, она втянулась в это, выйдя замуж за своего магната Эрнеста, чтобы хоть чем-то заняться. („Кроме того, чтобы трахаться с Космо, со мной и со всеми подряд“). Веселая девочка Джойс, — сказал Хьюберт, — летает от цветка к цветку и скрашивает жизнь людей.
Флора допила кофе, доела рогалик и сидела, бездумно наблюдая за прохожими. „Она едва слушает мою болтовню, — подумал Хьюберт, — она еще не готова разговаривать“.
— Ну, — сказал он, — теперь все в порядке. Мы можем ехать. — Он позвал официанта и заплатил по счету. — Я оставил свой багаж на станции, мы его заберем и пересядем на автобус. Здесь недалеко, пройдем пешком. — Он подхватил сумку Флоры.
Она шла рядом с Хьюбертом, не задавая вопроса куда. На станции Хьюберт получил багаж и повел Флору к ожидавшим автобусам. Взглянув на вокзальные часы, она обратила внимание на время:
— Пароход отплывает, — сказала она. — Они уедут.
— Да, — сказал Хьюберт.
Уже в старости они станут вспоминать, на самом ли деле они слышали тогда гудок парохода сквозь шум Марселя и улыбнулись, садясь в автобус. Улыбка да, была. Но гудок?
Марсель с его грохотом оставался позади, Флора притихла, положив голову на плечо Хьюберта. Хьюберт, не спавший с тех пор, как выехал из Лондона, задремал и сквозь дремоту прислушивался к рассказу Флоры.
— Сперва я ни с кем не разговаривала. Меня ужасно тошнило, и я сидела в каюте. Потом стало полегче и я встретила их в столовой… они казались такими приличными… приглашали меня танцевать… поменялись местами и оказались за моим столом… Честно говоря, мне это нравилось, они обращали на меня больше внимания, чем на других… но немного досаждали тем, что пытались поцеловать… и не как в Коппермолте, они другие, может… это я другая? Не знаю. В Гибралтаре я сошла с ними на берег, мы купались и плавали в бухточке, так было здорово… А однажды двое из них ночью пытались ворваться ко мне в каюту… совершеннейшая глупость. Потом, когда мы пришли в Марсель, я подумала, что хорошо бы пойти с ними в ночной клуб. Я никогда не была в ночном клубе, мне так хотелось посмотреть, что это такое… я думала, французский ночной клуб было бы как раз… Но это было не то, чего я ожидала, не было оркестра, не было яркого света… я очень разочаровалась, на самом деле там были… сильно накрашенные девицы, которые уговаривали заказывать выпивку… никто из мужчин не говорил по-французски, и поэтому они выглядели по-дурацки, а девицы не говорили по-английски… поскучав, мы перешли в другую комнату… я думала, мы потанцуем, но там оркестра не было… а я так люблю танцевать… было что-то вроде кино, и когда фильм начался, там были люди совсем без ничего… это не было ни смешно, ни забавно, хотя, я думаю, это имелось в виду… я думаю, это скорее противно… а потом в середине фильма пошло что-то жуткое, и я вспомнила, что когда была маленькая — я уже почти и забыла, но вдруг ударило в голову, вернулось… — я вбежала в комнату родителей в Индии, где они что-то делали… и стоял такой запах, и они заорали на меня, испугали меня до чертиков… — они ненавидели меня, ненавидели… я потом много лет не могла понять, почему так не хочу ехать в Индию, море там чудесное, страна красивая, там замечательно пахнет и пылью, и пряностями, и навозом… но люди на экране… так смешно мне кажется, но никто… ну это ведь совсем не то, что лежать в мраморных объятиях… я вылетела оттуда, нашла такси, а он, этот таксист, конечно, подумал, что я знала, что это бордель, а не ночной клуб, и что я тоже проститутка. Честное слово, Бланко, никогда в жизни я еще не чувствовала себя такой дурой. Извини, Хьюберт.
Хьюберт, все это выслушав не дыша, наконец набрал воздуха.
— Скажи, сколько я должна тебе за такси? — спросила Флора.
— А что это — мраморные объятия?
— Так, кое-что.
ГЛАВА 37
— Вот это приглашение! Может, никогда в жизни не выпадет такого шанса. Мы должны ехать, дорогой. Это ведь не просто какой-то магараджа приглашает. — Вита с удовольствием щупала плотную бумагу. — Все позеленеют от зависти.
Денис подумал, как и раньше, что когда она вот такая оживленная, она просто сверкает.
— Тебе это очень полезно, — сказал он, — немножко развлечься и поднять настроение после всего пережитого.
— Но какая жалость… — вырвалось у Виты.
— Какая жалость?
— Да те новые платья, которые она везет. Как было бы хорошо взять их с собой в эту поездку. И новые туфли, и свежую туалетную воду.